Мадлен Феррон свернула в лес, срезая путь, чтобы обогнать длинную вереницу всадников, карет и повозок.
— Кто ж это? — спросил Манфред, когда шевалье догнал товарищей.
— Нет, это не шпион. Это друг.
— Друг?
— Я не могу не назвать эту женщину другом.
— Так это женщина?
— Да. Я встречаю ее в третий раз.
И Рагастен рассказал юноше, при каких обстоятельствах прежде встречался с таинственной всадницей.
Манфред без труда узнал по портрету, набросанному Рагастеном, ту женщину, которую он спас на виселице, которая сама спасла его, открыв дверь усадьбы Тюильри.
Он тоже рассказал об этих двух случаях.
— Хоть мы и не близкие друзья, — закончил он рассказ, — зла эта женщина нам точно не желает. Но чего же ей надобно в Фонтенбло?
* * *
Между тем Мадлен Феррон остановилась в одном из первых домов у въезда в городок.
Накануне вечером в этот дом пришел человек, которого наши читатели уже могли на минутку увидеть. То был Дурной Жан — несчастный, чья тень мелькнула перед нами в доме Прокаженной.
Жан выехал из Парижа на пару часов раньше, чем король, добрался до Фонтенбло и спросил, не сдает ли кто дом. Ему указали на зажиточный дом почти у самого въезда в город — такие строят богатые фермеры.
Дурной Жан тотчас же пошел туда и заплатил, сколько спрашивали.
Примерно за час до вероятного прибытия двора он отъехал шагов на тысячу и остановился в лесу по Меленской дороге. Он сел на ствол поваленного бурей дерева. Опершись локтями на колени, а головой на ладони, он ждал, неотрывно глядя на дорогу, по которой должна была проехать она.
Наконец раздался топот скачущего коня.
Дурной Жан вскочил, словно подброшенный какой-то силой, и взор его загорелся.
Появилась Мадлен Феррон. Она срезала дорогу через лес и опередила королевскую кавалькаду. Увидев Жана, она остановилась рядом с ним.
— Так что? — спросила она.
— Дом готов, мадам, — ответил Дурной Жан не просто почтительно, но и с глубоким чувством. Но поднять глаза на Мадлен он как будто не смел.
— Где этот дом?
— Четвертый слева прямо по первой же улице. Только он, боюсь, не достоин…
Мадлен пожала плечами.
— Приходи туда ко мне, да поскорее, — велела она.
Через пару минут она остановилась возле указанного дома, спрыгнула на землю, привязала лошадь к кольцу и зашла внутрь — все это так проворно, что никто из соседей ее не заметил.
Еще через десять минут подошел и Жан-Калека.
— Конюшня здесь есть? — спросила Мадлен.
— Да, мадам, я туда свою лошадь поставил.
— Дом я посмотрела, — сказала она.
Жан-Калека взглянул на нее с тревожным вопросом во взгляде.
— Все хорошо, — сказала она. — Ты все правильно сделал. А сам где будешь ночевать?
— В конюшне, — ответил он шепотом.
Тут на улице послышался громкий шум. Мадлен подошла к окну. Ставни были приоткрыты так, что она видела все, а ее видно не было.
Поднялась суматоха. Жители Фонтенбло в праздничных нарядах высыпали на улицы.
Сильно взволнованный человек в черном, окруженный главными лицами городка, стоял со свитком в руке: то было приветствие государю, которое он должен был прочитать.
Раздались крики: «Да здравствует король!» Человек в черном шагнул вперед, другие важные лица тоже.
Мадлен Феррон у окна ожидала, не поведя бровью.
Вот на улице вдруг настала полная тишина: должно быть, человек в черном читал королю свое приветствие.
Потом опять раздались крики.
Наконец появился король, окруженный вельможами!
— Жан! — позвала Мадлен Феррон.
Тот одним прыжком оказался рядом с ней.
— Посмотри вон на того человека.
— Вижу…
— Это французский король.
— Я знаю, мадам…
Король прошел, проехал обоз, потом еще всадники.
Мадлен задумчиво стояла у окна.
Минут через десять она увидела Рагастена с тремя товарищами.
— Поезжай за этими людьми, — сказала она, — узнай, где они остановились. А потом приходи сюда, поговорим.
Дурной Жан опрометью бросился на улицу. Вернулся он через час.
— Те всадники живут в трактире «Великий Карл» на Дровяной улице.
— Хорошо, — сказала Мадлен и села. Дурной Жан по-прежнему стоял перед ней.
Вдруг она посмотрела ему прямо в глаза. Он опустил голову.
— Так ты говоришь, что спать будешь в конюшне? — спросила она.
— Да, мадам… чтобы вас не стеснять…
Она еще раз посмотрела на него — это взгляд потряс его до глубины души.
— Ты хорошо запомнил того человека, что я тебе показала? — спросила она.
— Короля? Да, мадам.
— А если бы я велела убить его, ты что бы сделал?
— Убил бы, мадам.
И он с пылом заговорил:
— Велите мне убить короля — я убью короля. Велите убить папу римского — пойду в Рим и убью папу. Велите отречься от веры, похулить Христа — отрекусь даже на костре, буду хулить Бога даже под пыткой. Вы, мадам, мой король мой бог! Да вы же знаете это! Что я вам говорю! Я ваш весь телом и душой. За час, подобный тому, что я провел с вами, я согласен на вечные муки… Да и что мне было бы в рае без вас! О, только подумаю об этой ночи! А я всегда о ней думаю! В этом воспоминанье теперь вся моя жизнь. Нет такого мгновенья, чтобы в моем воображении не вставала эта картина. Она преследует меня… Иногда, чтоб усмирить мучения, я сам себе терзаю грудь. О, мадам, сжальтесь еще раз надо мной! Скажите всего одно слово! Пусть я буду жить хоть с тенью надежды, хоть с обманчивым призраком! И пускай за этим призраком последуют самые ужасные муки! И пускай надежда сокроется, оставив мне только жуткие страдания сожалений!
Мадлен внимала его излиянию страсти.
— Кто же тебе не велит надеяться? — ласково спросила она.
— О, мадам! — растерявшись, пробормотал Жан. — Только не сводите меня с ума от радости!
— Послушай — ведь в первый раз я не была настолько жестока?
— Правда, — ответил он, вдруг помрачнев. — Но ведь вы тогда не знали…
— О чем не знала?
Он потупил взор и весь побледнел.
— О твоей болезни? — спросила она с таким совершенным равнодушием, что его всего сотрясло изумление — как будто на его словах великая королева выбросила корону в сточную канаву.
