Но Лантене противостоял ему с отвагой, перед которой он отступил. Он думал, что владеет шпагой лучше всех, а Лантене опасно ранил его.
По всему поэтому ненависть Лойолы к Лантене удесятерилась.
Быть может, он ненавидел его больше, чем Доле.
Итак, на рассвете Игнасио Лойола поспешно вышел из монастыря, в котором проживал после случая в Зловонной Дыре, и пошел к дому великого прево.
Подойдя к резиденции, Лойола увидел: стража и слуги, собравшись во дворе, о чем-то разговаривают — вполголоса, но очень оживленно.
При виде его разговор утих. Люди склонились в той почтительной позе, какая бывает у лакеев, внезапно застигнутых хозяином.
Домочадцы сочли Лойолу за важную персону, потому что Монклар велел повиноваться монаху при всех обстоятельствах, потому что оказывал ему величайшее почтение, потрудился сам проводить его до дверей, да и еще по многим признакам. Особый инстинкт прислуги дал им распознать человека грозного, столь высокопоставленного, что перед ним дрожал и граф де Монклар, и королевский двор, и весь город.
Лойола же с первого взгляда понял, что случилось нечто необычайное.
Он подошел к сержанту — начальнику караула.
— Что тут случилось, молодец мой?
— Ничего, отче, — нерешительно ответил сержант. — Ничего особенного…
— Где господин де Монклар?
— Вот мы как раз только что об этом и говорили. Господин великий прево в подземелье, разговаривает с заключенным…
— С Лантене?
— Точно так, ваше преподобие…
— И что же в этом необычного?
Сержант не ответил: он не смел повторить то, о чем толковали слуги со стражей.
— Отведите меня к господину великому прево, — резко сказал Лойола.
— Сию секунду, преподобный отец! — откликнулся сержант. Ему самому хотелось посмотреть, что происходит в камере Лантене.
Но его надежда была напрасна. На последней ступеньке монах молча отослал его наверх.
Сам Лойола остановился под лестницей.
Он склонился в сторону камеры, которая стояла с отпертой дверью и слабо освещалась фонарем на полу, и молча прислушивался.
Когда же монах услышал, о чем говорили отец и сын, когда понял, что Лантене от него ускользает, он осклабился улыбкой страшной злобы.
Прежний рыцарь, суровый боец, могучий мастер клинка в нем погибли: остался лишь человек, мечтающий о сверхчеловеческой деспотической власти, упорный и зловещий теоретик, придумавший, будто цель оправдывает средства…
Легко ступая, он поднялся по лестнице, подозвал в караульную сержанта, показал ему какую-то бумагу, отдал ясные и скорые распоряжения… Потом, с той же улыбкой на устах, он спустился.
Услышав голос Лойолы, Лантене в отчаянье содрогнулся, на лбу у него проступил пот, и он стал нащупывать свой кинжал, которого, конечно, не было.
Монклар же вскрикнул от радости.
— Отче! — кинулся он к монаху. — Как же вы порадуетесь моему счастью! Будьте же сто раз благословенны! Не сомневаюсь: это вашими молитвами…
— Вы бредите, граф де Монклар! — сурово прервал его Лойола. — Что это! Вы освобождаете бунтовщиков! Вы же знаете, что этот человек — бунтовщик, предавший Бога и короля; он покушался на жизнь Его Величества прямо в Лувре! И горе тому французскому подданному, который посмеет задержать его! Горе, — продолжал он, возвысив голос, — и тому слуге короля, который посмеет арестовать вас самих, если вы становитесь сообщником еретика, бунтовщика, разбойника и вора, уличенного в столь невозможных преступлениях, как покушение на жизнь государя!
— Отче, — сказал пораженный Монклар, — кажется, вы забылись… Постойте, я в двух словах вам все объясню…
— Стража! — произнес Лойола громовым голосом. — Именем короля, которого я сейчас представляю, именем Церкви, уполномочившей меня, исполняйте ваш долг!
Лойола отошел в сторону. Подземелье наполнила вооруженная стража.
Монклар в отчаянье крикнул:
— Мерзавцы! Так вы поднимете руку на вашего хозяина?
— Сержант! — прогрохотал Лойола. — Если дорожите своей головой — повинуйтесь!
Стражники, которые было заколебались на миг, набросились на Монклара. Секунду спустя его вытащили из застенка, и перед Лантене, который кинулся к великому прево на выручку, с шумом захлопнулась дверь.
— Ко мне! — вопил Монклар! Ко мне! Мерзавцы! Негодяи! Мое дитя! Они похищают у меня дитя!
И он попытался ринуться к двери.
Лойола подал знак. Великого прево схватили и унесли…
* * *
Очнувшись, Монклар обнаружил, что он сидит в кресле у себя в кабинете. Он провел рукой по лбу с ясным ощущением, что сейчас избавился от страшного кошмара. Да, конечно, это был сон!
Цыганка… подземелье… слова Лантене… приход Лойолы… Все только сон… ужасный сон! Просто он задремал за рабочим столом.
Взгляд его упал на начатую работу:
«Государь,
Имея честь сообщить Вашему Величеству подробности событий, случившихся при казни еретика Этьена Доле, всепокорнейше прошу…»
Вот и все, что он успел написать в докладе.
Тогда он задумался, обхватив голову руками и облокотившись на стол.
— Так, — размышлял он, сведя брови в напряженном усилии памяти. — Я ведь не сумасшедший? В своем рассудке? Вот мой стол… шкаф… начатый доклад… я хорошо понимаю фразу, которую хотел написать… мог бы ее сейчас докончить… Я все ясно соображаю… Что же со мной случилось?
Он продолжал печальный монолог:
— Буду вспоминать все по порядку… не блуждая мыслями… Меня поразило некое огромное несчастье, это я знаю… Мне это чувство знакомо: уже два раза я испытывал это ужасное стеснение в груди, пустоту под ложечкой, ощущение, будто железная рука сдавливает тебе сердце… Знакомо! В первый раз это было, когда у меня украли ребенка… второй — когда у меня на руках умерла она… Что же это за беда? Какая катастрофа обрушилась на меня на сей раз?.. Попробую припомнить, что было ночью. Так: вчера приходил отец Лойола — тот, кто теперь мой повелитель, более повелитель, чем король. (При этой мысли он вздрогнул). Он говорил, что до казни хочет еще допросить узника. Какого узника? (Монклар, как ни силился, не мог выговорить имени, вертевшегося у него на губах.) Да, так оно и было… Потом я пообедал… о чем-то распорядился… сел здесь в кабинете… хотел работать… и не мог. Почему? Ну да, из-за этой цыганки, что стояла у дверей дома… Я заснул? Или просто задумался? Помню, странное смятение волновало меня… Из-за этой цыганки в голову приходили всякие мысли, я ничего не мог понять… И вот — кажется, было четыре часа утра… да, верно… я спустился в подземелье и увидел… его! Видел его! Говорил с ним!
Последние слова разодрали завесу, опустившуюся было на ум Монклара. Он вскочил со страшным воплем, который перешел в умоляющее рыдание:
