— Мэтр, — сказал он, — прежде всего я должен сказать вам, что солгал, чтобы вам пришлось отворить нам дверь. Вашей должности ничто не угрожает, а если и угрожает, то мне это неизвестно.
— Тогда чего вам нужно? — пробурчал палач.
— Если бы у вас было сердце, я бы сказал, что хочу тронуть его, но лучше мне обратиться к вашей выгоде. Через два часа я могу собрать тысячу экю. Они будут вашими.
— За что?
— Чтобы вы сказали, в какой тюрьме находится человек, которого вы должны повесить завтра утром… то есть совсем скоро.
— Лантене?
— Да, Лантене.
Палач принял суровый вид.
— Мне деньги не нужны, — сказал он мрачно. — Я и так трачу только четверть того, что получаю.
Манфред побледнел. Он понял, что палача подкупить нельзя.
— Значит, вы не согласитесь… — пробормотал он.
— Занятный вы человек, — вдруг сказал палач. — Хотите узнать, где преступник, которого сейчас повесят. Стало быть, хотите его выручить. А идете за этим ко мне!
Манфред, сам себя не помня, глядел на палача.
Леду снял со стены топор и сказал:
— Будь вас хоть десять человек, я бы постарался всех отправить на тот свет. А если бы вы даже меня одолели и связали, если бы даже на дыбу вздернули, я бы ничего не сказал, если бы не захотел. Один раз я дал себя соблазнить взяткой. Один-единственный раз! И столько настрадался за это, что второго раза не будет.
И Манфред расслышал, как про себя он прошептал:
— О мои бессонные ночи! О эта женщина, которую я повесил, хотя не имел на то права! Ведь она не была осуждена…
Он произнес это совсем тихо, но Манфред его услышал. В мозгу его сверкнула ослепительная молния. Мигом пронеслись в видении все, что было у Монфоконской виселицы: тяжелая карета впереди, женщина, бьющаяся в руках палача и громко кричащая от ужаса…
— Мэтр, — поспешно сказал Манфред, — а вы давно не бывали в Монфоконе?
— Кто здесь говорит о Монофоконе?
— Я! — ответил Манфред. — Я был там промозглым вечером в начале зимы. Ну да, мэтр, как раз примерно в такой час…
Палач глухо зарычал — видимо, у него это было нечто вроде стона — и растерянно посмотрел на Манфреда…
— Ночь была очень темная, — продолжал Манфред, — но у меня зоркие глаза. Приехала карета, с трудом взобралась на склон и остановилась у виселицы… Из кареты вылез человек, волоча за собой женщину…
— Женщину! — выговорил палач.
— И тут же, — рассказывал дальше Манфред, — кучер кареты спрыгнул с козел, подхватил женщину… Знаете ли, мэтр, что было дальше?
— Нет, не знаю! Не хочу знать!
— Он схватил эту женщину… молодую, красивую, достойную сострадания… грубо схватил и потащил…
— Молчите! Молчите!
— Да, говорю вам — поволок! Несчастная, стонала, умоляла, но злобный кучер жалости не знал: он притащил ее к виселице и накинул петлю на шею!
— Пощадите! — пробормотал палач.
— И мгновенье спустя тело бедной жертвы болталось в воздух! Человек сел обратно в карету, кучер на козлы, и карета удалилась в сторону Монмартра. Но знаете ли вы, кто был этот человек?
— Нет! Нет! Не знаю! — проревел мэтр Леду.
— То был Феррон, почтенный буржуа. А женщина — его жена. А знаете ли, кто сидел на козлах?
— Нет, нет! И слушать не хочу!
— Это были вы, мэтр Леду! Вы, присяжный палач, совершили ужасное преступление, чудовищное убийство!
Мэтр Леду пал на колени.
— Пощадите! — прохрипел он. — Если бы вы знали, как я страдал с той жуткой ночи! Да, правда… Я впервые поддался соблазну… Какой я был дурак!.. Как будто я способен тратить золото!.. То, что я получил… то был королевский дар! А я не знал, что с ним делать… Шкатулка чеканного серебра… я ее изрубил топором… Еще жемчужное ожерелье, которое стоило целое состояние… Я раздал все жемчужины… С тех пор я не сплю. Едва закрою глаза — вижу, как та женщина качается на моей веревке, слышу крики ее… А ведь сколько женщин и мужчин я повесил за свою жизнь и ничуть не раскаивался!
Тут Манфред наклонился к нему:
— А если я верну тебе сон? Если верну спокойную совесть — что ты для меня сделаешь?
— Что вы хотите сказать? — еле выговорил палач.
— Прежде всего скажи, где Лантене?
— В резиденции великого прево! — сказал мэтр Леду, обуянный ужасом.
— Теперь скажи еще, поможешь мне выручить его?
Палач встал с колен и уныло покачал головой:
— Если мой сон вы хотите вернуть такой ценой — все напрасно!
— Отчего же?
— Оттого, что я ничего не могу! Если я откажусь повесить Лантене — дело сделает мой подручный…
— О! — взревел Манфред. — Неужели нет никакого средства на свете?
— Погодите… — сказал палач. — Вы мне обещаете…
— Да, говорю тебе, да! Единым словом я могу исцелить твою совесть.
— Ох, если бы это было возможно!
— Так и будет, клянусь тебе!
— Ну что ж… тогда я сделаю невозможное, чтобы у вас появилось время… Что я предприму? Я и сам не знаю! Но клянусь вам: казнь отложат до десяти часов. Это все, что я могу сделать… И никто в мире не мог бы этого сделать!
— А согласен сказать Лантене, что я тут, что все сделаю для его избавления?
— Согласен! — решительно ответил палач, немного помолчал и со страшной тревогой сказал: — Ну, теперь за вами дело!
— Палач! — сказал ему Манфред. — Раз ты страдаешь, раз плачешь, раз каешься — значит, сердце у тебя есть. Много людей, шествующих по жизни в почете и уважении, этого сказать про себя не могут. Так не тревожься о судьбе несчастной, которую ты повесил в Монфоконе. Она жива.
Невозможно описать, как преобразилось лицо мэтра Леду.
— Жива! — прошептал он, и влажная поволока затмила его глаза.
— Да, — просто сказал Манфред. — Я успел ее спасти.
— Вы!
— Я.
— Успели ее спасти…
— Обрезал веревку и привел несчастную в чувство.
— И вы уверены, что она жива?
— Совершенно уверен. Пару дней назад я видел ее.
Палач испустил глубокий вздох, и все, что в этой мрачной душе было способно к радости и признательности, подступило к его лицу и проявилось в каком-то свирепом восторге.
Ни слова к обуревавшим его чувствам он не прибавил. Но он смотрел на Манфреда с нежностью, резко противоречившей его зверскому лицу.
Манфред уже не видел палача. Он скрестил руки на груди, свесил голову и размышлял. И все же он решил в последний раз попробовать поколебать палача.
