Она посмотрела на него изумленно, не смея и не умея ничего сказать.
А он, продолжая шептать ей на ухо свои загадочные слова, медленно подвел ее к креслу, в котором сидел — граф де Монклар, тот, который заправлял казнью Этьена Доле!
Она узнала его и в ужасе вскрикнула:
— Убийца отца! Великий прево! Здесь! Возле этого праха!
Лантене еще нежнее отвел ее прочь и серьезно, с невыразимой печалью произнес:
— Авет, это мой отец…
Она вздрогнула. Молодой человек продолжал:
— Да, отец! Я вам все потом объясню, Авет… Довольно вам знать эту страшную вещь: тот человек — один из тех, — кто убил Этьена Доле, мой отец… Авет… моя Авет… простите его. Я уже говорил: он менее всех виновен и более всех жестоко наказан… разум его помутился… Теперь мой несчастный отец — одно лишь тело без души…
И она, ангел милосердия, остановила на безумце прощающий взгляд, о котором молил ее Лантене. Она подошла к нему. Без отвращенья, без злобы взяла его за обе руки. Поцеловала в лоб.
Великий прево Парижа улыбался бессмысленной улыбкой, а дочь Этьена Доле прошептала ему:
— Мы прощаем вас… батюшка!
XXV. Прекрасная Фероньерка
Теперь перенесемся в Фонтенбло, в тот дом, который Дурной Жан поспешно обставил для Мадлен Феррон. Мы придем туда на закате. И войдем в комнату на втором этаже.
Эта комната в точности повторяла ту, куда мы приводили читателя в начале нашего рассказа — в домике для свиданий в усадьбе Тюильри. Те же самые обои. Такая же мебель. Такое же огромное зеркало, готовое отразить во всех подробностях нежные любовные сцены, которые в таком множестве видела некогда усадьба Тюильри… а может быть, и жестокую сцену убийства — такого же, как убийство Феррона!
И Прекрасная фероньерка была тоже там… Она надела ту шелковую одежду, то легкое развевающееся платье, которое прежде так нравилось ее царственному любовнику.
В глубине комнаты — как там, как в Париже… — стояла широкая низкая кровать… ложе безумных объятий…
Полулежа в широком кресле, Прекрасная фероньерка сквозь полузакрытые веки пристально смотрит на Дурного Жана, а тот стоит перед ней и с яростным восхищением созерцает ее. Несчастный дрожит мелкой дрожью.
Поразивший его недуг разрушил весь организм. Быть может, жить ему осталось несколько дней. Но неодолимая страсть, горящая в его груди, поддерживает его…
— Жан, дорогой мой Жан… — прошептала чаровница.
— Госпожа моя? — отозвался он.
— Расскажи мне, как все было…
Мрачное страдание выразилось на бледном лице несчастного.
— Я же все рассказал вам!
— Ну и что? Быть может, ты позабыл какую-нибудь важную подробность…
— Я ничего не забыл, — мрачно ответил Жан.
— А я хочу! — настойчиво сказала Мадлен. — Разве ты мне не верный слуга?
— Верный до смерти! — выдохнул Дурной Жан.
— Так повинуйся!
— Но я так жестоко страдал от всего этого — к чему теперь возвращаться? Или я не довольно сейчас вытерпел!
— Я тебе говорила, Жан: нынче ночью твои страдания кончатся!
— О, если бы так! — прошептал он сквозь стиснутые зубы.
— Итак, — продолжала Мадлен Феррон, — ты был, говоришь, в лесу?
— Вы приказываете — ну что ж! Да, госпожа моя, я на это осмелился… я сделал то, что вы велели… но клянусь: лучше бы мне тысячу раз умереть, чем еще раз так настрадаться!
— Жан, славный мой!
И она улыбнулась ему с тем непревосходимым кокетством, даром которого обладала. Потрясенный этой улыбкой, бедняга рассказывал дальше:
— Да, я был в лесу… Да, поджидал, когда проедет королевская охота… Да, я видел короля… Да, передал ему ту записку, что вы мне давали…
— И что он сказал? Он ее сразу прочел?
— Да! — ответил Дурной Жан и крепко стиснул кулаки.
Мадлен и вправду томила этого человека чудовищной мукой ревности. Но она этого даже не замечала. Вся поглощена своим замыслом, настороженная, лукавая, ласковая, она вырывала у Дурного Жана слова, обжигавшие ему гортань.
— Прочел, — повторила она. — А как он выглядел? Улыбнулся?
— Да! Улыбнулся!
— Знаю я эту улыбку… — думала вслух Прекрасная фероньерка. — Улыбка владыки, который думает, что все принадлежит ему; улыбка мужчины, который устал от любовных приключений и считает, что оказывает благодеяние женщине, отдавшейся ему… А что он сказал?
— Сказал: «Хорошо, приду».
— Час близок, Жан!
Он содрогнулся.
Она встала, подошла к камину, разожгла огонь, как будто ей было холодно. Жан растерянно смотрел, как она ходит туда-сюда, а она только и делала, что принимала позы, способные свести его с ума…
Потом она открыла ларец на столе и достала оттуда крепкий кинжал.
— Видишь эту игрушку? — спросила она.
Он кивнул.
— Ее подарил мне он… да-да, однажды я увидела этот кинжал у него на поясе, взяла его из прихоти, а он отдал мне насовсем, да еще и сказал с улыбкой: «Быть может, он вам еще пригодится!»
Она тихонько рассмеялась:
— Вот и пригодится теперь!
Она подошла к Дурному Жану, вложила кинжал к нему в руку и серьезно спросила:
— Ты не дрогнешь?
— Нет! — воскликнул он с неисцелимой злобой — самой страшной, той, которую рождает ревность.
— Не забудь: ударишь только, когда я позову! Послушаешь меня?
Он немного замялся и ответил:
— Да, только когда вы позовете…
Но по его заминке Мадлен поняла: если она не позовет, он все равно ударит.
* * *
Какова же была тайная мысль Прекрасной Фероньерки? Если бы мы повиновались обыкновенным правилам так называемых романов, то обрисовали бы героя одной краской. Ее смертельная ненависть преследовала бы Франциска I до тех пор, пока бы не утолилась. Но в жизни не все бывает так просто.
Итак, мы вынуждены объявить, что Мадлен Феррон, конечно, ненавидела короля, но еще более того она его любила: сама ее ненависть, в сущности, была ожесточенной любовью.
Не надо делать отсюда вывод, что она готова была отказаться от мести. Она в самом деле хотела убить короля. В самом деле желала видеть, как он умирает той страшной смертью, которую она себе вообразила.
Но на последнем свидании с осужденным на смерть любовником она стремилась испытать предельное наслаждение.
Может быть, она хотела убедиться, что Франциска I в самом деле поразила та ужасная болезнь, тот смертоносный яд.
