Дальше Монтгомери уже не слушал. Он вышел на улицу, тщательно закрыл дверь и приказал сержанту, сняв посты, вернуться со всем отрядом в замок.
— В трактире никого нет, — пояснил он, — птички упорхнули, но я еще допрошу трактирщика: вдруг он что-нибудь да знает.
Удивленный и польщенный тем, что начальник снизошел до объяснений, сержант поспешно собрал отряд, а Монтгомери вернулся в трактир.
— Трактирщик, анжуйского! — кликнул Трибуле.
Трактирщик поставил большой оловянный жбан и по знаку Трибуле немедленно скрылся.
Трибуле наполнил стаканы.
— Что же, начнем с того места, где остановились? — сказал он.
— А где мы остановились? — пробормотал Монтгомери.
— Эх, капитан, плохая же у вас память. Давайте, я вам помогу. Вот, помнится, вы взяли меня под руку, вывели из Лувра и попросили похлопотать за себя перед королем: воображали, что я у него все еще в милости.
— Так оно и было. К чему вы клоните?
— А вот к чему: я от вас удрал потихоньку, за что душевно извиняюсь, а вам король, когда вы вернулись в Лувр, приказал немедленно доставить меня в Бастилию.
— Откуда вы знаете? — воскликнул Монтгомери.
— Знаю и все тут, достойнейший капитан. Ну, а вы на другое утро объявили королю, что вашими стараниями я действительно заключен в Бастилию. Вы солгали, дорогой мой, но это было началом вашего фавора.
— Пусть так… И что же?
— Что же? А вот что: если вы арестуете моих юных друзей, я сдамся вместе с ними и скажу королю: «В другой раз, государь, лучше выбирайте людей для поручения отправить меня в Бастилию». Вы увидите, что будет.
Монтгомери весь задрожал. Он очень хорошо понимал: если такое случится, для него это будет катастрофа, от которой он уже не оправится. Хорошо еще, если он просто потеряет чин, должность и попадет в опалу…
— Да, — сказал он, яростно выдохнув, — приходится согласиться. Ну что же — как видите, я не арестовал тех двух воров, которых вы называете друзьями.
— Сегодня нет. А в другой раз?
— Даю вам слово…
— Вам я еще поверю, дорогой мой, но, возможно, другой офицер, уведомленный, а не то по внезапному наитию…
— Я буду молчать…
— Не сомневаюсь. Но древние римляне — а они, знаете ли, были очень умным народом — придумали такую поговорку: «Verba volant, scripta manent…»
— Что это значит?
— По-нашему примерно так: «Только то не вырубишь топором, что написано пером».
— Хотите расписку?
— Только и всего.
— А если я откажусь?
— Тогда послушайте. Я стар, мне моя ветхая шкура не дорога, да и не так уж страшно, в сущности, сгнить в каком-нибудь застенке. Зато свобода моих друзей для меня важна очень. Итак, если вы откажетесь дать расписку, я выхожу на улицу, подхожу к первому же офицеру и говорю: «Я Трибуле, отведите меня к королю».
— Это не помешает арестовать ваших друзей.
— Верно, но мы заранее за них отомстим. Манфред с Лантене будут арестованы… возможно, если еще согласятся на это! Но капитан, обманувший легковерного короля, уже наверняка будет арестован, отвезен в Париж под крепкой охраной и брошен в ту же самую Бастилию.
Монтгомери содрогнулся.
— Так пишите! — сказал Трибуле и подвинул к капитану явно заранее приготовленные чернила, листок бумаги и перо.
— Да я тебя убью! — взревел вдруг Монтгомери.
Он оттолкнул стол, выхватил длинный кинжал и бросился на Трибуле.
Тот отскочил назад. Капитан не успел до него достать, а шут уже стоял в позиции со шпагой в руках.
Монтгомери знал, что Трибуле очень сильный фехтовальщик, но все равно попытался бы заколоть своего противника, если бы в это мгновенье в залу не вошли четыре человека. Двоих Монтгомери знал: то были Манфред и Лантене.
Они никак не угрожали капитану и казались простыми зрителями сражения. Но Монтгомери понял: если с Трибуле что-то случится, живым он отсюда не выйдет.
Он со злобой засунул кинжал в ножны, сел опять за стол и спросил:
— Что писать?
Тогда Манфред, Лантене, Спадакаппа и шевалье де Рагастен уселись в другом конце залы. Трибуле продиктовал, а Монтгомери написал:
«Приказываю всем начальникам караулов замка Фонтенбло оказывать почет и уважение моему другу Флёриалю, именуемому также Трибуле».
Монтгомери не заметил двусмысленности этой фразы, да он и не в состоянии был рассуждать. Он подписался. Трибуле взял драгоценный документ и сказал:
— Как вы понимаете, дорогой мой, с таким подспорьем я могу пройти где угодно.
— Ладно! — в ярости просипел Монтгомери. — Ваша взяла, но ненадолго. Через неделю, уж я постараюсь…
— О, через неделю мы будем уже далеко отсюда.
Это и нужно было знать капитану.
«Лишь бы ты не соврал, гад!» — злобно подумал он и ушел.
Трибуле проводил его до порога, а на прощанье отвесил глубокий поклон.
* * *
На другое утро Монтгомери устроился в королевской передней и с нетерпением ждал, когда Франциск I его позовет. Но король был занят важным делом: одевался к охоте. В лес он уехал, так и не спросив капитана гвардии, чем закончился вчерашний розыск.
Мы уже видели, какая сцена разыгралась по возвращении между Франциском и герцогиней д’Этамп, видели, что Монтгомери удалось заслужить королевскую улыбку и это его немного приободрило, видели, наконец, как король пошел к Жилет и что случилось там.
Тут Франциск I наконец вспомнил о вчерашних распоряжениях. Он вызвал Монтгомери и стал расспрашивать так мрачно, что капитан перепугался и подумал, что придется пережить порядочный нагоняй.
Но тут же он овладел собой и очертя голову, полагаясь на случай и переменчивость придворной жизни, ответил:
— Государь, арестовать даму Феррон и двух разбойников не удалось. Причина очень проста, государь: и эта женщина, и те двое уже покинули Фонтенбло.
И Монтгомери, не щадя подробностей, на ходу принялся придумывать разные любопытные для короля сцены. Под конец он объявил:
— Вчера, государь, мы арестовали шестьдесят человек, они содержатся в замке. Если Ваше Величество даст дозволение, я их всех отпущу, раз те, кто интересовал Ваше Величество, бежали…
Франциск I выслушивал доклад с сумрачным видом. Мысли его явно были где-то далеко.
Наконец он не сдержал тяжелого вздоха и, обратившись к Монтгомери, сказал:
— Извольте, сударь. Освободите арестованных. Вы уверены, что тех, о ком мы говорили, нет в Фонтенбло. Оно и к лучшему, покончим с этим.
