* * *
Еще часа два Франциск I сидел, запершись, у себя. Его сильно поразило внезапное появление Маржантины, которая заслонила от него Жилет и грозила ему кулаком.
Через два часа люди видели, как король вышел из кабинета. Он казался мрачным и озабоченным. Франциск I направился к покоям герцогини д’Этамп. Что он собирался делать у Анны? Неужели искать утешения?
А хитроумная герцогиня, кажется, ожидала этого визита… Ее наряд был тщательно продуман. Одевшись или, вернее, раздевшись с изысканным искусством, она готовилась к последнему бою за возвращение короны.
Короны? Но она же и впрямь была почти королевой… Или, может быть, в ее сознании таилась какая-то чудовищная надежда, связанная с убийством двух человек?
Так или иначе, войдя к герцогине, Франциск I сел или, вернее, рухнул в кресло и воскликнул, как после битвы при Мариньяно
[8]
:
— Все потеряно!
Однако на сей раз он не осмелился прибавить «кроме чести»…
Он не обратил внимания ни на прихотливый наряд Анны, ни на ее многообещающую улыбку, не заметил даже, что она бросилась к нему, приготовив губы для поцелуя.
«Должно быть, ему очень плохо!» — подумала она.
Для такой женщины, как герцогиня д’Этамп, сомнений быть не могло.
Этого короля — великого женолюба и волокиту, отмеченного следами старости на лице, влекомого к могиле недугом — короля, который всю жизнь насмехался над женщинами и любовью, рубаку, который в женщине всегда видел только предмет удовольствия, теперь одолела маленькая бесхитростная девочка.
Голубые глаза, чистые и бездонные, как безоблачное небо ее родных краев, потрясли этого циника. Он дрожал, вздыхал, плакал. Он наконец-то полюбил! Это было возмездие, которое постигло его на вершине карьеры великого любовника.
У Анны перехватило в груди. Задумавшись, она смотрела, как плачет король. Она ему больше не любимая женщина! Она лишена власти, которую много лет имела над сердцем государя! Она поняла: ее женская карьера закончилась.
Эта драма безмолвно разворачивалась в потаенных уголках ее мозга. Анна соглашалась на отречение. Да, она отрекалась от престола! Но лишь от престола возлюбленной. А вот за политическое королевство, за влияние на ум короля, раз уж потеряно его сердце, она собиралась бороться из последних сил.
Анна тихонько подошла к королю, наклонилась, поцеловала в лоб. То был уже не поцелуй любовницы. В этом движении сострадания, в этом поцелуе утешения было даже что-то материнское.
Она прошептала:
— Что ж, бедный мой Франсуа, тебе до того плохо?
Французский король спрятал голову на груди склонившейся над ним женщины и разрыдался.
Поистине изумительно ловка, почти прекрасна и почти величественна была эта любовная жертва — это превращение Анны, герцогини д’Этамп.
Она спросила:
— Что случилось?
Совершенно естественно, как будто старому другу, он рассказал про то, как Маржантина встала между ним и Жилет.
— Так это ее мать? — спросила герцогиня.
— Да, — ответил король.
— А вы любите эту девушку, Франсуа?
— Да! — опять ответил король.
Герцогиня содрогнулась. Столь нескрываемая кровосмесительная страсть не укладывалась у нее в голове. Но она рассудила, что задачи надо решать постепенно. Сейчас ни в коем случае нельзя было даже намекать Франциску на родственные узы, связывающие его с Жилет.
Анна села рядом с королем, положила белую ручку ему на руку и несколько дрожащим голосом спросила:
— Это ведь каприз вашего сердца, правда?
— Да, каприз! — воскликнул король, цепляясь за протянутый шест. — Просто каприз, дорогая Анна. А в сущности мое сердце ваше надолго… думаю, навсегда!
— Ну что же, мой король, мой возлюбленный: мы еще и достаточно друзья для того, чтобы ясно представлять себе положение. Вы любите эту Жилет… и хочу верить, хочу быть уверенной, что меня вы все-таки тоже любите. Увы, только жертвуя собой, несчастная любящая женщина вроде меня может дать последнее доказательство любви…
— Анна, дорогая! — воскликнул король с непритворным волнением.
— Но если я принесу себя в жертву, мой король, — продолжала она, — если… если я помогу вам в вашей любви, то что останется мне? Скоро вы меня совсем забудете; меня, прежде первую при дворе, совсем засмеют уничтоженные мною соперницы, так что мне останется одно средство: удалиться в свой замок, и там, в бесславной старости, в слезах, дожидаться смерти, которую буду призывать… а может быть, и ускорю.
— Анна! Анна, клянусь вам, даю королевское слово: вы останетесь при моем дворе первой, самой почтенной…
Ему даже хватило смелости прибавить:
— Самой любимой.
Как бы рассеянно возвращаясь к оставленной мысли, она продолжала:
— Так эта Маржантина вам мешает? Что ж, помеху надо устранить.
— Об этом я и думаю, — ответил Франциск I таким голосом, что Анна, несмотря на все самообладание, невольно вздрогнула.
— Есть такой способ… но он нехорош.
— О каком способе вы говорите?
— О том, о котором вы думаете.
Они посмотрели друг на друга и увидели, что оба бледны.
— Так что ж! — со злобой возразил Франциск I. — Раз эта женщина мешает мне…
Он жестом докончил мысль.
— А я, Франсуа, говорю вам, что это дурной способ.
— Почему?
— Потому что, если на вас будет кровь Маржантины, вы внушите Жилет такой ужас, что она скорее умрет, чем падет в ваши объятья.
Король немного подумал.
— Теперь-то я вижу всю силу вашей преданности, дорогая Анна, — сказал он. — Вы тысячу раз правы… Ну так довершите то, что начали: ведите меня, давайте мне советы…
— Их надо оставить вдвоем, — сказала герцогиня. — Безумно было бы пытаться их разлучить, но оставить вдвоем — легко, а когда они останутся одни и не смогут полагаться на страх скандала…
— Да, понимаю… но как их оставить одних? Куда отправить? Поселить вне замка? Ни за что!
— Есть Караульный павильон в глубине парка. Я распоряжусь приготовить его, а завтра уговорю их туда переехать.
— Анна, ты спасла мне жизнь! — воскликнул король, не думая о том, что его слова острым кинжалом вонзились в грудь герцогине.
XXXII. Караульный павильон
Домик, о котором герцогиня д’Этамп сказала Франциску, находился очень далеко в парке среди старых деревьев, тень от которых летом была почти непроницаемой.
