Он проникся необыкновенной привязанностью к Авет, а та окружала его трогательной заботой.
И для тех, кто знал, что бывший великий прево послал на казнь Этьена Доле, было невыразимо волнительно видеть, как дочь казненного с прелестной нежностью улыбается палачу своего отца!
Правда, палач ее отца был и отцом ее мужа…
XLI. Рамбуйе
Почти все путешественники, которых прихоть, дела или просто случай приводят в Рамбуйе, посещают старый замок, признанный памятником истории Франции.
Там, как при всех памятниках истории, есть сторож, который проводит приезжих «клиентов» через просторные залы, напоминающие о праздниках, где напудреные графини проходили в чинных менуэтах с галантными принцами. Он не позволит вам пройти мимо ни одного трюмо, ни одной гирлянды, ни одной капители. Наконец, он приводит вас в боковой коридор, который идет к такой отдаленной башне, что вы как будто уже и не в замке.
И вот мы вошли в комнату средних размеров. Окна ее выходят в парк. В ней царит какая-то тяжелая печаль, которую совершенно невозможно сбросить. И стражник говорит вам:
— В этой комнате умер король Франциск I.
Потом, видя, что должный эффект произведен и путешественники достаточно впечатлились, сторож продолжает:
— Как ни странно, Франциск I велел отнести себя в эту уединенную комнату и здесь умереть. Он не пожелал оставаться в своей опочивальне, не пожелал, чтобы его последние часы были окружены заботой и вниманием. Неизвестно почему, он велел перенести себя сюда и остаться здесь один!
И перед посетителем живо встает мрачный образ короля, пожелавшего умереть в одиночестве — вдали от своих покоев, вдали от сына, вдали от друзей, вдали от всего…
Отчего?!
Эту любопытную тайну мы сейчас раскроем, что и будет эпилогом нашего повествования.
Это произошло недели через три после гибели Трибуле. В таинственной комнате главной башни, куда никто никогда не заходит, вполголоса беседовали две женщины. То были Мадлен Феррон и Диана де Пуатье. Мадлен последовала за двором в Рамбуйе. Она без отклонений следовала линии, которую себе начертала. Словно смертная тень, сопровождала она короля… Как удалось ей проникнуть во дворец? Каким усилием воображения, каким терпеливым исследованием она смогла проникнуть в тайную мысль Дианы де Пуатье?
Неважно! Важно то, что однажды вечером она явилась к Диане, долго с ней говорила и сделала из этой мастерицы политических интриг свою сообщницу… скажем даже так — соучастницу.
Комнату в таинственной башне Мадлен убрала точно так, как прежде ту комнату, где принимала короля в Фонтенбло. Такая же кровать, глубокая и широкая, такое же огромное зеркало, такие же шелковые обои, такие же кресла, с которыми надолго сроднился французский король. Всякий, попав туда, словно по волшебству, переносился в домик усадьбы Тюильри, видевший ласки, которые расточала Франциску I великая волшебница страсти…
Встреча Мадлен Феррон с Дианой де Пуатье продолжалась больше часа.
Наконец Мадлен передала Диане какое-то письмо, женщины встали и обменялись последним взглядом любопытства и ужаса. В этот миг они напугали друг друга, содрогнулись от того, что каждая так хорошо и глубоко поняла другую. Они воплощали друг для друга зловещие, грозные призраки: Диана была воплощением Честолюбия, Мадлен — воплощением Смерти… Они коснулись друг друга — казалось вполне естественным, что они не могли друг к другу не прикоснуться. Не находит ли Смерть в Честолюбии самую верную свою служанку? И может ли Честолюбие сделать хоть шаг, не будучи ведомо Смертью?
Прошла еще минута пугающего молчанья… и они расстались.
* * *
В тот день, расставшись с Мадлен Феррон, Диана отправилась в покои дофина и сказала:
— Уже скоро!
Генрих, сын Франциска I, вздрогнул и побледнел… Он оперся на руку Монтгомери, которого Трибуле, стало быть, не совсем задушил. Тот теперь был как никогда в фаворе у дофина, не выходил из его покоев и готовился сделать карьеру при новом короле, служа смертоубийственной интриге, чтобы доставить корону дофину. После же он стал орудием справедливой судьбы, сделавшей из него убийцу Генриха II…
Диана де Пуатье не задержалась долго у дофина. Она прошла в королевские покои. Бассиньяк — последний, кто остался верен Франциску I, — сторожил в пустой, заброшенной передней. Тут из комнаты короля вышел хирург.
— Что? — спросила у него Диана.
— Мадам, еще есть надежда, но…
— Да? — переспросила она, трепеща.
— Но одна-единственная ночь любви убьет его!
Хирург поспешно удалился, побледнев от того, что сейчас сказал.
— Бассиньяк, — сказала Диана, — я хочу видеть короля.
— Но его величество спит, мадам. Хирург мне это сейчас сам сказал.
— Государственное дело! — сурово заявила Диана и отворила дверь. Старый слуга в испуге отступил.
Диана встала на пороге. Король спал тревожным сном. Медленно, словно призрак, она подошла к его постели… Положила у подушки то письмо, что отдала ей Мадлен Феррон, и ушла молча, как и подобает преступникам уходить от жертв. Закрыла дверь и исчезла, растворилась…
* * *
Король спит…
Легкий стон срывается с его опухших губ — почерневших, изъеденных лихорадкой. Лоб и щеки его розовеют, а носовые впадины и подбородок бледны, как воск. Открытая грудь покрыта синеватыми пятнами, а в углах губ словно наследили ядовитые мухи. Влажные язвы вокруг глаз окончательно превращают это лицо в какую-то гниющую маску.
Мрачными сновидениями полон сон Франциска I. Он бормочет отрывистые слова; звучат имена Этьена Доле, Трибуле и Жилет. Когда он произносит последнее имя, судорога сотрясает все его тело…
* * *
Около шести часов король проснулся. Первым же движением он коснулся письма, поспешно распечатал его и прочитал: «Франсуа, любимый мой, желанный Франсуа! Та, кто жила любовью к тебе, та, кто умирает от этой любви, та, кто желает умереть с твоими последними поцелуями, ждет тебя в башне. Приходи, любимый, полюби меня еще раз — а потом, если хочешь, убей…»
Король протер глаза, еще раз перечитал письмо.
— Что это? — проговорил он. — Откуда это письмо? Или это продолжение моих кошмаров? О, эти ужасные сны, в которых нагие женщины бесстыдно пляшут вокруг меня! Хочу их обнять — и ничего нет! Да, должно быть, это сон… Но нет… Вот это письмо… я его осязаю, вижу, читаю! Дьявол! Я узнаю твой почерк, проклятая шлюха! И твои слова обрушивают на меня потоки вулканической страсти! Так ты пришла! Так ты и сюда пробралась! Так ты хочешь… Что ж! Я приду… схвачу эту гадину и задушу… своими зубами порву ее трепещущее горло… Да, я так хочу. Погоди, Мадлен, погоди… я приду убить тебя…
С этими словами король резко сбросил одеяло и стал одеваться — впервые в жизни он одевался сам. Глаза его теперь пылали, двоякий бред овладел им и позволял стоять, несмотря на изнеможение: бред любви и бред ненависти. Любовь и ярость вместе клокотали в его кипящем мозгу. Он бормотал бессвязные слова:
