– Весьма возможно, – сказал ему вполголоса Йонас Шванкер, – но, если ты будешь говорить так громко, нас откатают розгами.
Эрцгерцог с досадой ответил, что свои претензии он представит на суд верховного Совета крестоносцев.
Филипп одобрил его намерение. Так избавились от скандала, способного спровоцировать все войско.
Ричард, с небрежным видом отнесшийся к речи Филиппа, увидев, что его красноречие наконец истощилось, обратился к нему:
– Мой брат, король Французский, ты знаешь мой характер, а также то, что я не красноречив. Знай же, что я с делом, затрагивающим честь Англии, не обращусь ни к верховному Совету, ни к какому властителю, ни к самому Папе. Взгляни на мое знамя: если кто-нибудь осмелится поставить свое, хоть бы и орифламму, о которой вы упоминали, на расстоянии трех полетов стрелы, то клянусь, я поступлю так же, как теперь. Никакого удовлетворения, кроме личного противоборства, я не дам. Если же кто его захочет, то, несмотря на свое изможденное состояние, я готов.
– Как глупы эти слова, – сказал шут на ухо своему товарищу, – однако я думаю, что есть еще кто-то неразумнее Ричарда.
– Кто же это? – спросил рассказчик.
– Либо Филипп, либо Леопольд, если кто-нибудь из них согласится на его вызов.
Филипп между тем весьма спокойно ответил Ричарду:
– Не затем я пришел сюда, чтобы возбуждать новую вражду вопреки нашей присяге и священной обязанности, возложенной на нас. Я расстаюсь с тобой, Ричард, как брат. А французская лилия и английские львы не будут состязаться ни в чем ином, как в том, кто дальше пробьется сквозь ряды мусульман.
– Согласен, брат! – вскричал Ричард с искренней отзывчивостью, протягивая ему руку. От природы вспыльчивый, он скоро овладевал собой и со свойственным ему великодушием и искренностью сказал: – Будем же стараться скорее победить врагов наших.
– Благородный эрцгерцог, – сказал Филипп, – примите же и вы участие в нашем дружеском союзе.
Леопольд нехотя подошел с хмурым лицом.
– Я мало обращаю внимания на безрассудных и на их безрассудства, – небрежно бросил Ричард. Эрцгерцог быстро повернулся и удалился со своей свитой.
Некоторое время Ричард следовал за ним взглядом.
– Бывает же у некоторых, – сказал он, – такое мужество, которое, как светлячок, видно только ночью. Днем зоркого глаза льва достаточно для того, чтобы охранять это знамя, ночью же оно нуждается в защите. Томас Гилсленд, я вверяю тебе охрану знамени, оберегай же честь Англии.
– Слава Англии мне дорога, – ответил Томас де Во, – от жизни же Ричарда зависит и честь, и слава страны. Теперь, Ваше Величество, позвольте мне проводить вас в ваш шатер.
– Ты безустанно заботишься о больном, – сказал король, улыбаясь. Затем он обратился к сэру Кеннету: – Я у тебя в долгу, храбрый шотландец, и щедро отплачу тебе. Ты видишь английское знамя, охраняй же его, как охраняет оруженосец свое оружие накануне того дня, когда он будет посвящен в рыцари. Не отходи от него и грудью защищай от всякого возможного оскорбления. Если же на тебя нападут более трех человек, протруби в рог. Хочешь ли принять на себя этот долг?
– Охотно, государь, – отвечал Кеннет, – и пусть жизнь будет залогом моей верности. Я лишь возьму свое оружие и возвращусь на место.
Затем французский и английский короли холодно простились, скрывая под внешней вежливостью неудовольствие друг другом. Ричард досадовал на Филиппа за его снисходительное, дружелюбное обращение к Леопольду, Филипп же – за недоброжелательность, с которой Ричард принял его посредничество.
Вскоре разошлись и любопытные, привлеченные поднявшейся суматохой, и тихо стало вокруг холма Святого Георгия. Каждый рассуждал по-своему: англичане обвиняли австрийца, затеявшего ссору, другие осуждали за гордость островитянина и его вспыльчивый характер.
– Видишь ли, – говорил в тот же вечер маркиз Монсерратский гроссмейстеру, – порой ловкость надо предпочесть насилию: я ослабил петлю, связывающую узел скипетров и копий, ты увидишь, что они вскоре рассыпятся и разлетятся.
– Я согласился бы с твоим планом, если бы между австрийцами нашелся хоть один человек, который одним ударом взялся бы разрубить узел. Ослабленная петля может вновь затянуться, но с изрезанной на куски веревкой ничего не получится.
Глава XII
Женщина соблазнила род человеческий.
Гэй
Была полночь. Яркий серебристый месяц давно уже поднялся на небосклоне, обливая своим мягким таинственным светом уединенный холм Святого Георгия, на вершине которого развевалось английское знамя. Опираясь на копье, в безмолвии стоял у знамени рыцарь Кеннет, охраняя честь Англии от посягательств врагов Ричарда.
Мысли, одна за другой, быстро проносились в голове шотландца. Ему казалось, что он уже завоевал благосклонность английского монарха, хотя до той поры не был выделен в толпе храбрых воинов, служивших под знаменами Ричарда.
Его не тревожило возложенное на него Ричардом опасное задание, любовь воодушевляла рыцаря, давала ему источник сил и мужества. Как ни слабы были надежды, возбужденные в нем всем происшедшим, все же теперь пропасть, отделявшая его от Эдит, казалась ему менее глубокой. Тот, кого король отличил перед всеми, не мог считаться обыкновенным воином, и хотя он сознавал себя еще недостойным принцессы, теперь его надежды возродились с новой силой. Если даже он погибнет, защищая знамя, смерть его будет славной. Ричард удостоит его похвалы, и он будет оплакан любимой девушкой, знатной принцессой.
В этот полуночный час сэр Кеннет мог свободно предаваться своим мечтам. Романтический дух рыцарства навевал на него тихие думы, великодушный и отважный, он далеко уносился в мыслях и представлял себя достойным любимой девушки лишь тогда, когда будет обладать всеми почестями, забывая, что часто они несовместимы со слабой человеческой природой. Все вокруг него было погружено в глубокий сон, и тихое сияние месяца бледным светом освещало ночную тьму. Глубокое безмолвие, точно в пустынном безлюдном городе, царило в лагере.
Единственным товарищем сэра Кеннета была его собака, взятая им с собой. Он знал, что она будет ему верным помощником и обязательно предупредит о приближении врага. Благородное животное, казалось, понимало свою обязанность. Пес по временам поднимал голову и смотрел на знамя, тихо развевающееся на ветру. Когда вдалеке раздавались крики часовых, стоявших у внешних укреплений лагеря, пес присоединял к ним свой голос, как бы давая понять своим лаем, что и он оберегает свой пост, иногда он опускал голову и махал хвостом, когда его хозяин проходил мимо. Когда же рыцарь, задумчивый и молчаливый, останавливался и, опираясь на копье, поднимал взгляд к небу, собака подходила к нему и ласково клала умную голову на его руку, как бы прося ответной ласки. Вдруг она насторожилась и яростно залаяла, порываясь вперед и ожидая указания своего хозяина.
– Кто идет? – окликнул Кеннет, заслышав чьи-то шаги в темноте.
