Оба голодающих принадлежали к племени каронов.
[50]
Они указывали на закат, уверяя, что шли долго… очень долго. Сначала их было много, но их группа была уничтожена могущественными врагами, которые развязали ожесточенную войну. Всех их соплеменников съели, и бедняги, оставшиеся в одиночестве, побрели куда глаза глядят, будто бы проклятые всеми божествами.
– Надо же, а я-то полагал, – сказал Фрике после того, как «переводчик» поведал ему историю скитальцев, – глядя на их внешность, что им бы безо всяких предварительных экзаменов выдали диплом людоедов. Спроси их, а они сами-то едят людей?
Этот вопрос вызвал взрыв смеха у дикарей. Их страшные, отталкивающие лица выражали неприкрытое вожделение, и кароны поспешили ответить утвердительно, как будто каннибализм был самой естественной вещью в мире.
– И много людей они съели?
Один из островитян скромно вытянул руки, давая понять, что он принимал участие в десяти трапезах, где главным блюдом было человеческое мясо. Другой вначале продемонстрировал обе ноги, а затем обе руки.
– Отличная арифметика, должно быть, это означает двадцать. Итак, все ясно. Странный способ укреплять социальные связи между народонаселением страны.
После долгой беседы, сопровождающейся выразительной пантомимой, Виктор перевел услышанный им интереснейший рассказ, и Фрике понял, что кароны скорее энергично обороняются, нежели бросаются на первого встречного. А едят они лишь трупы врагов, убитых на войне.
– Ну не такое уж существенное различие. Но в конечном итоге, кто знает, не является ли голод, который всегда следует по пятам за этими несчастными, основной причиной столь чудовищного поведения?
– А саго? – рассудительно прервал тираду друга Пьер ле Галль. – Все, что им надо, это нагнуться и поднять… Десять дней работы, и один человек может обеспечить себе безбедное существование.
– У меня нет намерения оправдывать их, но…
Резкий свист не дал парижанину закончить: длинная зазубренная стрела вонзилась в ствол бананового дерева прямо над головой одного из каронов.
Бедняга, дрожа от страха, тут же рухнул на землю.
Пьер и Фрике схватили ружья и приготовились к обороне.
– Честное слово, – сказал парижанин. – Что-то мы стали слишком беспечными в последние дни. А сражение начинается вновь.
Где-то среди густой зелени зазвучали злобные вопли, теперь потревоженные ветви раскачивались со всех сторон.
Глава X
Нашествие папуасов. – Моряк из Конке и парень из Парижа приняты за людоедов. – Вождь Узинак. – Удивительные способности юного парижанина. – Инструментальный концерт. – Любовь папуасов к музыке. – Кажется, что уроженцы Новой Гвинеи вовсе не нуждаются в сне. – Шедевр местного судостроения. – Рабство в Папуа. – Горцы и прибрежные жители. – Различия в темпераментах и обычаях. – Озерная деревня. – Как залезть в «воздушное» жилище. – Дома на сваях. – Опасность сделать неверный шаг. – Хождение по коридору превращается в настоящую гимнастику.
Из зарослей появилась дюжина папуасов, вооруженных луками и стрелами, и, прежде всего, окружила обоих каронов, выражавших самый живейший ужас. Европейцы, верные своей привычке проявлять осторожность и стремившиеся, если это возможно, урегулировать конфликт мирным путем, атаковать не стали. Вновь прибывшие, которые, вполне вероятно, имели какие-то претензии исключительно к каронам, некоторое время колебались, не зная, как им поступить с белыми людьми, чье присутствие в таком месте и в такой компании немало удивило их.
Аборигены принялись совещаться, сопровождая свою беседу энергичными жестами; затем, вынеся резолюцию по поводу парижанина и бретонского моряка, а на нее явно повлияли оба ружья, с которыми местные дикари, судя по всему, были отлично знакомы, они выплеснули весь свой гнев исключительно на несчастных негритосов, ставших от страха пепельно-серыми. Напоминающие зверей, попавших в западню, кароны даже не пытались защищаться; страх парализовал их тела, мешая любому движению.
Папуасы, в эту минуту не обращавшие никакого внимания на европейцев, сомкнули ряды вокруг каронов. Двое из островитян схватили голодающих гостей Фрике за грязные космы и поднесли к их шеям острые бамбуковые ножи: такой нож каждый папуас всегда носит при себе и использует его в самых разных целях. Воинственные пришельцы уже были готовы без лишних формальностей отрезать беднягам головы, но Фрике и Пьер помешали кровавой расправе. Как всегда невозмутимый моряк отвесил оплеуху одному из убийц и перехватил его запястье с ножом, в это время всегда неистощимый на выдумки Фрике опрокинул второго, подставив ему изящную, но вполне действенную подножку.
– Ох, как давно я не использовал в сражении этот прием, ну ничего, сейчас я разомну ноги.
Внезапная атака смутила чернокожих дикарей, которые, и в это трудно поверить, казались скорее удивленными, нежели рассерженными. В то время пока неудавшиеся и весьма сконфуженные «палачи» поднимались с земли, их товарищи отступили на несколько шагов – на их лицах застыла робкая почтительность. Мужчина, походивший на вождя всей группы, опустил копье и обратился к европейцам на неизвестном языке.
Его речь была длинной и, как повелось, сопровождалась жестами. Оратор указывал на каронов, отупевших от ужаса; он делал вид, что отрезает им головы, затем широко открывал рот и попеременно тыкал пальцем то в белых путешественников, то в негритосов.
– Черт меня подери! – воскликнул Фрике, не зная, что ему делать: смеяться или злиться, – этот дурак принял нас за людоедов.
– Он издевается над Республикой, – добавил Пьер ле Галль. – И надо же быть образцовым матросом, в течение тридцати лет службы питаться только бобами и солониной, чтобы в конечном итоге тебя вот так оскорбил какой-то отвратительный черномазый!
– Послушайте, – вновь заговорил парижанин, – вы глупее, чем пустые бутылочные тыквы! Если бы мы ели людей, то не стали бы заготавливать столько саго. А насчет вашего заманчивого предложения… Попробовать их на зуб, да я не знаю, что я лучше буду есть… землю, листья, подошвы от сапог…
При этих словах молодой человек взял кусок саго и откусил от него с видимым удовольствием; затем он показал на дрожащих каронов и на свой рот и изобразил гримасу отвращения, выражая таким образом любовь к растительной пище и ужас перед человеческим мясом.
Оратор, внимательно наблюдавший за этой пантомимой, вновь принялся размахивать руками, и из его «излияний» можно было уразуметь, что дикарь совершенно не понял Фрике и решил, что парижанин терпеть не может человеческое мясо в сочетании с саго.
