– Нет, он не просто кретин. Теперь он думает, что я предпочитаю мясо без хлеба. Как мне объяснить свою позицию этой папуасской лесной мыши?
Беседа зашла в тупик, что было не слишком хорошим предзнаменованием, тем более что остальные чернокожие оправились от первой неожиданности и теперь потрясали оружием, без сомнения, готовясь к внезапной атаке.
К счастью, маленький Виктор во второй раз спас ситуацию. Видя, что все может обернуться самым трагическим образом, он шагнул вперед и, клянусь, очень смело направился к вождю и строго заговорил с ним пронзительным голосом, чей тембр отчасти напоминал вопли попугаев.
Виктор говорил долго и с красноречием, в коем его друзья даже не могли заподозрить малыша. Должно быть, его аргументы оказались убедительными, потому что – о чудо! – нахмуренное лицо предводителя туземцев расцвело в широкой улыбке. Он выронил из рук оружие, подошел и пожал оторопевшему парижанину руку на европейский манер. Не менее изумленный Пьер также принял участие в этом акте нежданной вежливости. Что касается воинственных дикарей, то создавалось впечатление, что они всю жизнь мечтали исключительно о сердечной дружбе с белыми людьми, во всяком случае, они всеми способами пытались выказать свое благорасположение.
– Вот это да! – воскликнул Фрике, когда суматоха немного улеглась. – Так значит, ты умеешь говорить на всех языках? – спросил он сияющего китайчонка.
– Нет, Флике, они тоже говалить малайски. Очень каласо говалить малайски. Они знать многа евлопейца, они не дикали.
– Но почему он не мог нам сказать об этом сразу?
– Увидев вас с людоедами, – ответил маленький китаец, чьи вокабулы
[51]
мы по вполне понятным причинам заменяем на привычные всем слова, – папуасы решили, что вы союзники каронов и что вы приветствуете их безобразные обычаи. Он говорил вам, что там далеко, где ложится спать солнце, он уже видел белых людей, вооруженных и одетых, как вы. Это были очень хорошие, очень приятные люди, они убивали только злых хищников и собирали птиц и насекомых. Вождь даже исполнял в их экспедиции обязанности проводника, и он научился любить белых людей. Ошибка произошла потому, что он видел, как вы разделили вашу еду с каронами, которых местные туземцы считают вредоносными существами, достойными лишь отсекновения головы. Что касается самих папуасов, то они – славные люди, мирно проживающие на побережье. Конечно, они с радостью отрезают головы врагам, но никогда не предаются каннибализму.
– Теперь я все понял, но что они собираются сделать с нашими голодными гостями, которые, наконец, начинают приходить в себя после этой заварушки?
– Отрезать им головы…
– О нет! Только не это. Если этот достопочтенный месье… Однако спроси, как его зовут.
– Узинак.
– …Если этот достопочтенный месье Узинак еще не так давно счел странным тот факт, что белые люди могут есть человеческое мясо, скажи ему от моего имени, что те же самые белые люди находят весьма возмутительным обычай чернокожих островитян разрезать на две части себе подобных.
– Он говорит, что таковы их устои.
– Их надо изменить, и пока я жив, я не позволю, чтобы два существа, нашедшие приют под моей крышей… здесь нет крыши, но это несущественно, которые сидели за моим столом… и стола тоже нет, его заменила земля, это просто такой оборот речи, в общем, будут подло зарезаны.
– Он согласен, но он требует стеклянные бусы и ожерелья.
– Скажи ему, что в следующий раз. На сей день я так же богат, как последний нищий на улице.
Узинак не мог поверить своим ушам. Как белые люди могли приехать на земли Папуа без бус, тканей и ожерелий? Тогда зачем они прибыли столь далеко? Они не собираются ловить насекомых или солнечных птиц?
[52]
– Скажи ему, что у нас нет ничего из вышеперечисленных предметов, но если он согласится отпустить каронов, я сделаю ему великолепный подарок.
– Не берешь ли ты на себя невыполнимое обещание, сынок? – поинтересовался Пьер ле Галль.
– Нет. Ты только вспомни: в тайнике среди наших вещей лежат одна или две красные шерстяные рубашки; этот добродушный малый будет в восторге.
Чернокожий вождь, осчастливленный обещанием, повернулся к каронам и сказал на своем языке, изобилующем дифтонгами:
– Я получил обещание белых людей. Белые люди никогда не лгут… Уходите!..
Оба каннибала, пораженные и восхищенные происходящим, поднялись, не говоря ни единого слова, развернулись на пятках и ускакали в заросли, как кенгуру.
Фрике, не менее их удовлетворенный мирной развязкой и по-прежнему необычайно гостеприимный, в ожидании ужина предложил новым друзьям легкую закуску. Это предложение было с готовностью принято, потому что, как мы уже поняли, желудок папуаса всегда пуст.
Легкий ленч затянулся до ужина, во время которого были уничтожены два зажаренных кенгуру, так вовремя добытых Пьером, а затем наступила ночь. Путешественники разожгли большой костер, и папуасы, радуясь, словно дети, расселись на корточках вокруг пламени, чтобы прогрузиться в столь любимые ими игры и разговоры.
Разговаривать оказалось непросто, ведь все фразы переводились сначала Виктором, а затем Узинаком и наоборот. Но при этом беседа не стихала, а напротив, благодаря комментариям обоих переводчиков, расцвечивающих каждую реплику, казалась очень занимательной. Но истинным героем вечера стал Фрике. Парижанин отлично знал о любви к музыке всех дикарей и папуасов в частности. И хотя он невероятно фальшивил, а его пение можно было бы смело назвать массовым убийством невинных вокализов, предприимчивый юноша легко справился со всеми трудностями и организовал инструментальный концерт.
Инструментальный концерт на 150° восточной долготы и под 10° южной широты! Но у хитроумного парня из Парижа имелось в запасе множество сюрпризов. Когда славные островитяне, усевшись на корточки и обхватив друг друга за плечи, затянули нескончаемый и жалобный мотив, полилась музыка, сначала бодрая и звенящая, напоминающая пение горна, затем гармоничная и пронзительная, словно трели соловья, – одна мелодию сменяла другую, нарушая ночную тишину.
Невозможно описать восторг примитивных туземцев. Дело в том, что вошедший в раж виртуоз продемонстрировал действительно незаурядный талант. Держа в руках удивительный инструмент, из которого Фрике извлекал звуки столь же разнообразные, сколь и глубокие, музыкант наигрывал то один напев, то другой. Мелодия то ласкала слух, то вызывала нервную дрожь, то радовала модным припевом, то сразу же, «без заносов», как сказал бы Пьер, переходила к величественным вокализам. Парижанин с равным мастерством и успехом исполнял музыку самых разных жанров: увертюру к «Вильгельму Теллю», куплеты из «Прекрасной Елены», балладу Фульского короля или смущающие душу напевы из оперетты «Хильперик». Было забавно смотреть, как островитяне дрожали, слыша хор воинов из «Фауста», плакали во время романса Розы или пускались в безумный пляс, вдохновленные полькой Фарбаха.
