На следующий день Строгов покинул Чулым в то же самое время, когда пришло известие, что в десяти верстах от городка на Барабинской дороге замечен первый отряд ханских разведчиков. Михаил снова устремился вперед, дальше по заболоченным пространствам. Дорога была ровной, что облегчало путь, но она очень уж петляла, и это удлиняло его. Однако не было никакой возможности его сократить, сойдя с тракта, чтобы двигаться к цели напрямую, – через трясины, заросли и пруды не пройти.
Через двое суток, первого августа в полдень, проскакав сто двадцать верст, Михаил Строгов прибыл в поселок Спасское, а к двум добрался до Покровского, где пришлось остановиться. Его лошадь, в последний раз отдыхавшая в Чулыме, была измотана и не способна сделать больше ни шагу. Здесь ради этой вынужденной передышки Строгов провел остаток дня и всю следующую ночь, но, отправившись в путь наутро, по-прежнему вскачь по полузатопленной равнине, к четырем часам дня второго августа он одолел семьдесят пять верст и достиг Камска.
Местность изменилась. Этот Камск – маленький город, похожий на островок, обжитой, чистый и здоровый посреди непригодного кжизни края. Он находится в самом сердце Барабинских болот. Почва здесь осушена посредством каналов, отводящих излишек влаги в Томь, русло этой реки, притока Иртыша, проходит через Камск, благодаря чему зловонное болото здесь превращено в богатейшее пастбище. Но все эти усовершенствования пока не обеспечили полной победы над лихорадкой, которая осенней порой делает пребывание в этом городе небезопасным. Тем не менее окрестные обитатели именно здесь ищут убежища от малярийных миазмов, когда весь край оказывается в их полной власти.
Несмотря на нашествие ханского воинства, Камск еще не опустел, жители городка не спешили разбегаться. Вероятно, они считали себя защищенными здесь, в самом центре Барабинских болот, или, по крайней мере, думали, что успеют убежать, если окажутся под непосредственной угрозой.
Как бы Михаилу Строгову ни хотелось узнать какие-либо свежие новости, здесь на это надежды не было. Скорее уж к нему обратилось бы с вопросами городское начальство, если бы проведало, кем на самом деле является мнимый иркутский торговец. Ведь Камск по самому своему расположению, казалось, поистине находился вне общей сибирской жизни и постигших ее тяжких испытаний.
Впрочем, Михаил никому, или почти никому, не показывался на глаза. Оставаться неузнанным для него теперь уже было мало, он хотел стать невидимым. Прошлый опыт сделал его предельно осторожным, заставляя чем дальше, тем больше опасаться как за настоящее, так и за будущее. Поэтому царский посланец держался особняком и, отнюдь не склонный бродить по улицам городка, не желал даже носа высовывать с постоялого двора, где он остановился.
В Камске Строгов мог бы найти экипаж, а следовательно, и более удобный способ путешествовать, возможность отказаться, наконец, от скачки верхом, ведь он уже проехал так от самого Омска. Но по зрелом размышлении он побоялся, что покупка тарантаса привлечет к нему внимание. Он ведь не пересек линии, ныне разделившей Сибирь на свободную территорию и земли, оккупированные ханами. Эта линия проходила примерно по долине Иртыша, и пока он здесь, было бы рискованно давать повод для подозрений.
К тому же, чтобы завершить трудный переходчерез Барабинские болота, удирая от всадников, посланных за ним в погоню, в случае прямой угрозы желательно, если потребуется, иметь возможность юркнуть в густые заросли камыша, а для этого лошадь, несомненно, лучше экипажа. Оставив позади Томск или даже Красноярск, оказавшись в каком-нибудь значительном центре западной Сибири, Михаил сможет подумать, что ему больше подойдет, но это будет позже, пока пусть все остается как было.
Что до коня, у Михаила и в мыслях не было сменить его на другого. Они с этим храбрым животным были созданы друг для друга. Михаил знал, сколько можно из него выжать. Большая удача, что он в Омске купил этого коня: тот добрый мужик, что привел его тогда к станционному смотрителю, оказал ему неоценимую услугу. К тому же если Михаил уже привязался к своему коню, то и последний, похоже, мало-помалу приноровился к тяготам этого путешествия. При условии, что ему предоставят несколько часов роздыху, всадник мог надеяться, что этот скакун вынесет его за пределы захваченной неприятелем территории.
Итак, тот вечер и ночь со второго августа на третье Михаил Строгов провел на мало посещаемом, укрытом от назойливых любопытных взглядов постоялом дворе у въезда в город.
Позаботившись, чтобы его конь получил все, в чем нуждался, Михаил лег, разбитый усталостью, но сон его был неспокоен, он то и дело просыпался. Слишком много воспоминаний и тревог одновременно осаждали его. Образы старухи-матери и юной отчаянной спутницы, которых он оставил позади, беззащитных, поочередно являлись ему, подчас смешиваясь, сливаясь в единую мучительную заботу.
Потом его мысли возвращались к поручению, которое он поклялся исполнить. То, что он повидал со времени своего отъезда из Москвы, представлялось ему все более серьезным. Нашествие вместе с волнениями местных племен приобрело чрезвычайно угрожающий размах, а участие во всем этом Ивана Огарова делало ситуацию еще более опасной. При взгляде на конверт с императорской печатью – письмо, несомненно, содержавшее в себе секрет исцеления от стольких невзгод, спасения всего этого истерзанного войной края, – Михаил Строгов ощущал нечто подобное яростному желанию промчаться над этой степью на крыльях орла, только бы скорее достигнуть Иркутска, обернуться ураганом, сметающим на своем пути все препятствия, чтобы со скоростью сто верст в час пронестись по воздуху и наконец предстать перед великим князем со словами: «Ваше высочество, вот послание от его величества государя!»
На следующее утро, в шесть часов, Строгов отправился в путь с намерением проскакать за этот день восемьдесят верст (85 километров), отделяющих Камск от поселка под названием Убинск. В радиусе двадцати верст от города он снова оказался среди Барабинских болот, здесь их больше никто не осушал, и почва, проминаясь под лошадиным копытом, часто сочилась влагой. Дорога на этом участке была трудно различима, но благодаря своей предельной осторожности Строгов ехал без каких-либо неприятных сюрпризов.
Добравшись до Убинска, он позволил своей лошади отдыхать всю ночь, так как назавтра хотел без передышки проскакать сотню верст от Убинска до Икульского. Итак, он выехал на рассвете, но на его беду почва Барабинских болот становилась чем дальше, тем отвратительней.
Дело в том, что между Убинском и Комаковым с месяц назад прошли на редкость обильные проливные дожди, вода застоялась в здешней узкой низинке, и образовалась непроходимая впадина. Бесконечная череда топей, огромных луж и озер более не прерывалась. Одно из этих озер, достаточно значительное, чтобы быть отмеченным на географических картах под китайским названием Чанг, пришлось обогнуть, сделав крюк на двадцать с гаком верст по крайне тяжелой дороге. Отсюда задержки, с которыми Михаил Строгов при всем своем нетерпении ничего не мог поделать. Впрочем, он зато порадовался, как правильно рассудил, не взяв в Камске экипажа: лошадь могла пройти там, где не проедет никакая повозка.
