Строгов, на минуту оставшись один, замер и прислушался.
Надя возвратилась почти тотчас и сказала:
– Это повозка. Там молодой парень.
– Он один?
– Один.
Михаил на миг заколебался. Надо ли прятаться? Или, напротив, попытать счастья: не согласится ли тот малый подвезти если не его, то хотя бы ее? Он бы удовольствовался возможностью уцепиться рукой за край повозки, при надобности мог бы ее и подтолкнуть, ведь ноги исправно служили ему, между тем как Надя, шедшая пешком с тех самых пор, как они переправились через Обь, то есть более восьми дней, была на пределе сил, он это чувствовал.
Он выжидал.
Повозка вскоре приблизилась к повороту дороги. Это было средство передвижения, которое в здешних краях зовется кибиткой. Она выглядела крайне обшарпанной, но при необходимости могла выдержать трех пассажиров. Обычно в кибитку запрягают трех лошадей, но эту везла всего одна – мохнатая, с длинным хвостом, в ней текла кровь монгольской породы, обеспечивающая изрядную силу и кураж. Управлял ею молодой человек, с ним была собака.
Надя угадала в этом парне русского. У него было доброе, несколько флегматичное лицо, внушающее доверие. К тому же он, казалось, меньше всего на свете склонен торопиться. Шел пешком, чтобы не слишком утомлять свою лошадь, и при взгляде на него никто бы не подумал, что он так вальяжно шествует по дороге, которую с минуты на минуту могут перекрыть ханские солдаты.
Надя, держа за руку Михаила Строгова, отступила к обочине.
Кибитка остановилась, и возница с улыбкой спросил девушку, удивленно вылупив на нее свои добрые круглые глаза:
– Это куда же вы таким манером топаете?
При первых же звуках этого голоса Михаил сказал себе, что где-то уже слышал его. Еще секунда, и его лицо просветлело: он уже безо всяких сомнений узнал парня.
– Ну, так куда же вы путь держите? – повторил тот, на сей раз обращаясь прямо к Строгову.
– Мы идем в Иркутск, – отвечал Михаил.
– Э, батенька, да ты знаешь ли, сколько до него верст, до твоего Иркутска?
– Знаю.
– Так вот и идешь, на своих двоих?
– Да.
– Ты еще куда ни шло, а барышня?..
– Это моя сестра, – сообщил Строгов, смекнув, что благоразумнее называть Надю так.
– Сестра так сестра, а только, батенька, ты уж мне поверь: до Иркутска ей нипочем не дойти!
– Друг, – отвечал Михаил, подойдя ближе, – татары меня обчистили, не оставили ни копейки, мне нечем тебе заплатить. Но если бы ты согласился подвезти мою сестрицу, я мог бы за твоей повозкой пешком идти, если надо, и бежать. Я ни на один час тебя не задержу…
– Брат! – воскликнула Надя, – я не хочу!.. Не хочу! Сударь, мой брат слепой!
– Слепой? – дрогнувшим голосом переспросил парень.
– Татары выжгли ему глаза! – отвечала Надя, протягивая к нему руки, будто умоляла о жалости.
– Глаза выжгли? Ох, батенька, вот уж беда так беда! Ну, а я еду в Красноярск. Так почему бы тебе с сестрицей не сесть в мою кибитку? Если малость потеснимся, можно поместиться и втроем. К тому же мой пес не откажется пробежаться пешком.
– Как звать тебя, друг? – спросил Михаил.
– Николаем. Я Николай Пигасов.
– Этого имени я теперь век не забуду, – отвечал Строгов.
– Давай же, усаживайся, батенька, слепенький ты мой бедолага. Сзади садись, сестрица твоя пусть сядет рядом, а я спереди, мне ж править надо. Вам мягко будет, как в гнездышке: там славная груда березовых веток и ячменной соломы. Ну-ка, уступи нам место, Серко!
Пес охотно выпрыгнул на обочину дороги, не заставив себя упрашивать. Это была собака сибирской породы, средних размеров, серая, большеголовая, с приветливой мордой, похоже, очень привязанная к своему хозяину.
Строгов и Надя мигом устроились в коляске. Михаил протянул руки, словно хотел коснуться Николая Пигасова. Тот сразу понял его жест:
– Ты хочешь пожать мне руку! Вот они, обе разом, пожимай, батенька, сколько угодно!
Кибитка тронулась. Лошадь, которую Николай никогда не бил, трусила иноходью. Если Михаил Строгов и не выиграл по части скорости, зато Надя была избавлена от новых тягот.
Девушка так измучилась, что равномерное покачиванье кибитки скоро усыпило ее, и этот сон был сродни полной прострации. Михаил Строгов и Николай как могли удобно уложили ее на груду березовых листьев. Отзывчивый молодой человек очень растрогался, и если на глаза Михаила не навернулись слезы, то лишь потому, что раскаленная сталь иссушила их до последней!
– Она милая, – сказал Николай.
– Да, – ответил Строгов.
– Хочет быть сильной, храбрая, видать, да только хрупкие они, батенька, внутри себя, эти малышки! Вы, поди, издалека? Идете-то давно ли?
– Очень давно.
– Вот бедняги! И такие молодые… Небось, здорово больно было, когда они тебе глаза выжигали?
– Больно, – сказал Михаил, поворачиваясь к Николаю, будто мог увидеть его.
– Ты не плакал?
– Да как сказать…
– Я бы тоже плакал. Подумать только: никогда больше не увидеть тех, кого любишь! Но, в конце-то концов, они зато тебя видят. В этом, пожалуй, все-таки есть своя отрада!
– Может, и так. А скажи, друг, – внезапно спросил Строгов, – ты меня никогда нигде не встречал?
– Тебя, батенька? Нет, никогда.
– А мне твой голос почему-то знаком.
– Только посмотрите на него! – ухмыльнулся Николай. – Он мой голос узнал! А может, ты это затем спрашиваешь, чтобы выведать, откуда я? Ну, это я тебе запросто скажу. Я еду из Колывани.
– Из Колывани? – повторил Строгов. – Значит, там-то я тебя и встречал. Ты из телеграфной конторы?
– Не без того, – хмыкнул Николай. – Я там сидел. Депеши передавал, служба такая.
– И ты оставался на посту до последней минуты?
– Так это ж и была та минута, до которой мне полагалось там быть!
– Дело был в тот день, когда англичанин и француз с пачками рублевок в руках спорили за место у твоего окошечка? Англичанин еще цитировал стихи из Библии!
– Это, батенька, возможно, да только я ничего такого не помню!
– Как так? Разве можно это забыть?
– Я никогда не читаю депеш, которые передаю. Поскольку мой долг велит их забывать, всего проще не знать их вовсе.
Этот ответ много сказал о нем.
Между тем кибитка неторопливо катила вперед, как бы Михаилу ни хотелось ускорить ее бег. Но Николай и его лошадь привыкли к этому аллюру, ни тот, ни другой не были склонны его менять. Через каждые три часа пути лошадь отдыхала – так было и днем, и ночью. Во время таких остановок лошадь паслась, а пассажиры кибитки подкреплялись в компании верного Серко. Провизии в кибитке хватило бы на два десятка едоков, и Николай щедро предоставил свои запасы в распоряжение двух гостей, которых он считал братом и сестрой.
