В то же время ни одна душа не догадывалась о том, какую подлую игру ведет Иван Огаров, никому не могло прийти в голову подозрение, что мнимый посланец государя на самом деле предатель.
Между тем по естественному стечению обстоятельств у Ивана Огарова, как только он прибыл в Иркутск, установилось довольно регулярное общение с одним из самых храбрых защитников города – с Василием Федоровым.
Этого несчастного отца, как нам известно, терзало мучительное беспокойство. Если его дочь Надя покинула Россию в тот день, о котором шла речь в ее последнем письме из Риги, что с ней произошло? Может быть, она все еще пытается добраться в Иркутск к отцу через захваченные бухарцами провинции? Или, что более вероятно, она давно уже у них в плену? Василий Федоров находил облегчение своих страданий лишь тогда, когда возникал повод сразиться с захватчиками, но такие случаи подворачивались, как ему казалось, слишком редко.
И вот когда Василий Федоров узнал о неожиданном приезде царского курьера, его охватило нечто вроде предчувствия, что этот человек может сообщить ему какие-то вести о судьбе его дочери. Он понимал, что эти надежды, вероятно, не более чем химера, и все-таки цеплялся за них. Разве этот курьер не побывал в плену, где, может быть, оказалась в то время и Надя?
Василий Федоров отправился к Ивану Огарову, а тот ухватился за такой повод наладить с командующим передовым корпусом повседневное общение. Уж не задумал ли этот ренегат воспользоваться бедой Федорова? Неужели он обо всех людях судил по себе? И мог поверить, что русский, пусть даже политический ссыльный, способен дойти до такой низости, чтобы предать свою страну?
Как бы то ни было, Иван Огаров сумело разыгранной предупредительностью откликнулся на попытки сближения со стороны Надиного отца. Атот уже на следующий день после прибытия мнимого курьера явился к нему во дворец генерал-губернатора. Он в первом же разговоре поведал Огарову о том, при каких обстоятельствах его дочери пришлось покинуть европейскую Россию, и не скрыл, какужасно он теперь о ней беспокоится.
Иван Огаров Нади не знал, хотя встретил ее на почтовой станции в Ишиме, когда она была там с Михаилом Строговым. Но тогда он уже ни на кого не обращал внимания – ни на девушку, ни на двух журналистов, тоже бывших в то время на почтовой станции. А стало быть, он не мог сообщить Василию Федорову никаких вестей о его дочери.
– Но когда именно ваша дочь могла покинуть пределы европейской России? – спросил Иван Огаров.
– Примерно тогда же, когда и вы, – отвечал Василий Федоров.
– Я выехал из Москвы 15 июля.
– Надя должна была покинуть Москву в тот же день. В своем письме она определенно называла эту дату.
– Значит, 15 июля она была в Москве? – уточнил Огаров.
– Да, точно, была.
– Вот как! – пробормотал Огаров. Помолчал, потом заговорил снова: – Да нет, я, наверное, ошибся… Начинаю путаться в датах… Но, к несчастью, ваша дочь, по всей вероятности, успела перейти границу Сибири… Вам остается единственная надежда, что она отказалась от этой поездки, узнав о ханском нашествии!
Василий Федоров опустил голову. Он слишком хорошо знал Надю. Понимал: ей ничто не могло бы помешать, когда она собралась ехать к нему.
Таким образом, Иван Огаров только что совершил по-настоящему жестокий поступок, причем на сей раз бескорыстно. Хотя мы-то знаем, что в силу определенного стечения обстоятельств Надя пересекла границу Сибири, Василий Федоров мог бы, сопоставив даты, решить, что его дочь находилась в Нижнем Новгороде, когда тамошние власти обнародовали распоряжение, запрещающее выезд, и сделать следующий вывод: коли так, Надя была избавлена от всех ужасов нашествия и волей-неволей остается до сих пор в европейской части империи.
Иван Огаров мог бы высказать ему эти утешительные соображения, но, будучи в настоящий момент лишен возможности причинять другим людям страдания, последовал своим природным наклонностям: промолчал…
Василий ушел от него с разбитым сердцем. Этот разговор положил конец его последней надежде.
За два следующих дня, третьего и четвертого октября, великий князь несколько раз призывал к себе мнимого Михаила Строгова и заставлял его повторять все то, что он якобы слышал во время беседы с царем в императорском кабинете Нового Дворца. Иван Огаров, основательно подготовившийся к таким расспросам, неизменно отвечал без заминки. Он умышленно не скрывал, что царское правительство в полной растерянности, нашествие застало его врасплох, восстание готовилось в глубочайшем секрете, прежде чем эти известия достигли Москвы, враги уже овладели долиной Оби и, наконец, в русских провинциях ничто не было готово для немедленного выступления войск, необходимых для того, чтобы дать отпор захватчикам.
Потом Иван Огаров, пользуясь полной свободой передвижения, принялся изучать Иркутск, состояние его укреплений, определять их слабые места, дабы в дальнейшем использовать результаты своих наблюдений в случае, если что-нибудь помешает ему осуществить задуманный акт предательства. Особенно пристально он изучал ворота, ведущие кулице Большой, которые собирался открыть врагу.
Он дважды за вечер выходил на гласису этих ворот. Прогуливался там, не боясь, что осаждающие ненароком пристрелят его, ведь их ближайшие посты находились самое меньшее за версту от укреплений. Знал, что при этом вовсе не подставляет себя под удар, впрочем, был даже уверен, что там его узнают. Однажды он заметил какую-то тень, проскользнувшую у самого подножия стены.
Это Сангарра, рискуя жизнью, пыталась войти в контакт с Иваном Огаровым.
Между тем осажденные последние два дня наслаждались покоем, от которого бухарцы за время осады успели их основательно отучить.
Таков был приказ Ивана Огарова. Сподвижник Феофар-хана хотел, чтобы все попытки с боем захватить город были приостановлены. Поэтому с тех пор, как он прибыл в Иркутск, артиллерия полностью замолчала. Может быть (по крайней мере, он на это надеялся), бдительность осажденных ослабнет? Как бы то ни было, на аванпостах несколько тысяч бухарцев ждали только сигнала Ивана Огарова, готовые ринуться к незащищенным воротам.
Однако медлить было непозволительно. Следовало покончить с этим прежде, чем русские войска появятся в Иркутске. Решение было принято. Этим же вечером с гласиса в руки Сангарры полетела записка.
Через сутки, в два часа ночи с пятого на шестое октября, Иван Огаров решил сдать Иркутск.
Глава XIV. Ночь с пятого на шестое октября
План Ивана Огарова был продуман весьма тщательно и должен был привести куспеху, если не вмешаются какие-либо маловероятные случайности. Было важно, чтобы ворота остались без охраны к тому моменту, когда придет время их открыть. Поэтому в тот момент необходимо отвлечь внимание осажденных, заставить их сконцентрировать силы на другом участке. С этой целью готовилась диверсия, Огаров условился о ней с эмиром.
Диверсию предполагалось учинить со стороны предместий Иркутска, расположенных на правом берегу ниже и выше города по течению. В этих двух пунктах начнется очень серьезное наступление, и одновременно на левом берегу будет разыграна попытка форсировать Ангару. Весьма вероятно, что при этом ворота улицы Большой будут брошены на произвол судьбы, тем более, что ханские посты с той стороны отодвинут подальше, дабы казалось, что они убраны.
