Своеобразие характера попутчика отнюдь не укрылось от внимания сэра Фрэнсиса Кромарти, хотя он мог наблюдать его не иначе, чем с картами в руках или в перерывах между робберами. У него были основания сомневаться, бьется ли человеческое сердце под этой холодной оболочкой, имеется ли у Филеаса Фогга душа, способная отзываться на красоты природы, или ему вовсе чужды любые высокие порывы. На эти вопросы бригадный генерал ответа не находил. Он хоть и повидал на своем веку разных оригиналов, ни один из них не шел в сравнение с этим порождением точных наук.
Филеас Фогг не скрыл от сэра Фрэнсиса Кромарти ни своего плана, ни обстоятельств, породивших его. На взгляд бригадного генерала, подобное бесполезное пари являлось не более чем эксцентричной выходкой, недостойной разумного человека, поскольку она напрочь лишена благой цели, способности «transire benefaciendo» – «идти, творя добро», – как выражались древние римляне. Чудаковатый джентльмен вступил на путь, где все усилия заведомо бессмысленны: ни себе ни людям.
Спустя час после отправления из Бомбея поезд прошел виадуки, пересек остров Солсетт и достиг материка. Миновав станцию Кальян, он оставил справа железнодорожную ветку, ведущую через Хандаллу и Пуну на юго-восток Индии, и вскоре уже подъезжал к станции Пауэлл. Затем состав углубился в массив Западных Гхат – сильно разветвленного горного хребта, основания которого высятся громадными лестницами базальтовых уступов, а самые высокие вершины поросли густым лесом.
Время от времени сэр Фрэнсис Кромарти и Филеас Фогг обменивались парой слов, и вот бригадный генерал, стремясь поддержать то и дело затухающую беседу, заметил:
– Всего несколько лет назад на этом месте вас, мистер Фогг, ждала бы задержка, которая, вероятно, сорвала бы ваши замыслы.
– Каким образом, сэр Фрэнсис?
– Дело в том, что у подножия этих гор рельсы обрывались, далее до станции Хандалла – а она на противоположном склоне – приходилось ехать в паланкине либо верхом на пони.
– Мой план организован так, что нимало не пострадал бы от подобной задержки, – отвечал мистер Фогг. – Я не упустил из виду, что надлежит учесть вероятность возникновения некоторых препятствий.
– Тем не менее, мистер Фогг, – возразил бригадный генерал, – приключение этого молодого человека могло навлечь на вашу голову очень большие неприятности.
Паспарту, закутав ноги своим дорожным пледом, спал какубитый и знать не знал, что рядом говорят о нем.
– В отношении проступков такого сорта английские власти крайне суровы, причем не без оснований, – продолжал сэр Фрэнсис Кромарти. – Они, прежде всего, стоят на том, чтобы сохранять уважение к религиозным традициям индийцев, и если бы вашего слугу задержали…
– Что ж, сэр Фрэнсис, – отвечал мистер Фогг, – допустим, его бы арестовали, приговорили, он понес бы наказание, потом спокойно вернулся бы в Европу. Не вижу, с какой стати это дело могло бы задержать его хозяина!
Тут разговор опять оборвался.
За ночь поезд пересек Гхаты, миновал Насик и на следующее утро, 21 октября, уже катил среди относительно ровных и тщательно возделанных полей Кхандейша. То здесь, то там попадалось селеньице, над крышами которого вместо привычной глазу европейца церковной колокольни возвышался минарет пагоды. Множество речек, впадающих в Годавери или какой-либо из ее притоков, орошали эту щедрую землю.
Проснувшись и оглядевшись, Паспарту с трудом мог поверить, что пересекает экзотический полуостров на поезде Великой индийской железной дороги. Это казалось ему невероятным. А тем не менее все до того реально, что дальше некуда! Паровоз, в топках которого горел английский уголь, под управлением английского машиниста мчался, извергая клубы дыма, среди плантаций кофе, хлопка, мускатного ореха, гвоздичного дерева, красного перца. Пар, завиваясь спиралью, плавал вокруг пальмовых рощиц, между которыми виднелись то живописные бунгало, то заброшенные монастыри, так называемые «виари», то дивные храмы, разукрашенные прихотливым орнаментом, чье неисчерпаемое разнообразие характерно для индийской архитектуры. А дальше, сколько хватало глаз, раскинулись бескрайние пространства джунглей, кишащих змеями и тиграми, которых пугал грохот поезда, и, наконец, просеки, вырубленные по обеим сторонам железной дороги в лесах, где еще обитали слоны, провожавшие задумчивым взглядом несущийся мимо состав.
В то утро путешественники сначала миновали станцию Малегаом, потом пересекли ту зловещую местность, которую почитатели богини Кали так часто обагряют кровью. Неподалеку вставал город Эллора со своими восхитительными пагодами, потом возник его сосед, знаменитый Аурангабад, некогда столица свирепого Ауренгзеба, ныне же – просто главный город одной из провинций, отрезанных от Низамского царства. Это тот самый край, где встарь правил Ферингэа – вождь тхагов, «душителей». Члены неуловимого братства тхагов в честь богини Смерти душили людей всех возрастов, но при этом не проливали ни капли крови; были времена, когда в здешней земле, где ни копни, натыкались на труп. Британскому правительству удалось добиться значительного сокращения числа этих убийств, но кошмарное братство тхагов, или тугов, все еще существует. И продолжает сеять погибель.
В половине первого поезд сделал остановку на станции Бурханпур, где Паспарту удалось за немыслимую цену раздобыть пару туземных туфель, расшитых фальшивым жемчугом, надевая которые, он не смог скрыть тщеславного удовольствия.
Путники наскоро позавтракали, и поезд покатил дальше – к станции Ассургур; рельсы некоторое время тянулись вдоль берега Тапти, речки, впадающей в Камбейский залив близ Сурата.
Сейчас самое время познакомить читателя с мыслями, что рождались в те часы в голове Паспарту. До прибытия в Бомбей он полагал – пока можно было так думать, – что на том дело и кончится. Но теперь, на всех парах пересекая Индостан, он ощутил, как в его душе совершается головокружительный переворот. В нем бурно вскипела его прирожденная страсть к приключениям. Забытые фантазии юных дней пробудились вновь, и он радостно принял всерьез план своего хозяина, поверил в реальность пари, а следовательно, в кругосветное путешествие и тот максимальный срок, который не должен быть превышен. Ондаже начал опасаться всевозможных задержек, его уже пугали дорожные происшествия, способные помешать путникам. Паспарту аж затрясло при одной мысли, как вчера едва не навредило делу его непростительное ротозейство: теперь казалось, будто он и сам кровно заинтересован в успехе этой затеи. Едва начав болеть за нее, он взволновался куда больше, чем Филеас Фогг, ибо отнюдь не отличался подобной флегматичностью. Стал считать и пересчитывать потраченные часы, клял остановки поезда, его несносную медлительность, да и самого мистера Фогга в душе бранил за то, что не посулил награды машинисту. Славный парень полагал, будто на железной дороге это также возможно, как на пакетботе: ему было невдомек, что поезд следует по четкому расписанию.
Под вечер состав нырнул в ущелья гор Сатпура, разделяющих земли Кдандейша и Бундельханда.
На следующее утро, 22 октября, когда сэр Фрэнсис Кромарти осведомился у Паспарту, который час, тот посмотрел на свои часы и сообщил, что сейчас три ночи. И немудрено: сей знаменитый хронометр, поставленный по времени Гринвичского меридиана, проходящего градусов на семьдесят семь западнее, не мог не отставать и отстал уже на четыре часа.
