Паспарту встал с места. Море волновалось, пакетбот сильно качало. Славный малый, еще не вполне твердо держась на ногах, худо-бедно добрел до кормы. Проходя по палубе, он не заметил там никого, похожего на мистера Фогга или миссис Ауду.
«Ладно, – бурчал он себе поднос. – Миссис Ауда в такой час еще спит. А мистер Фогг, небось, нашел здесь какого-нибудь игрока в вист и по своему обыкновению…»
Так бормоча, Паспарту спустился в пассажирский салон. Мистера Фогга он и там не нашел. Оставалось одно: спроситьу судового казначея, какую каюту занимает мистер Фогг. Но тот ответил, что не знает пассажира, которого бы так звали.
– Прошу прощения, – настаивал Паспарту, – я говорю о джентльмене, рослом таком, жестком, необщительном, с ним еще молодая дама…
– У нас на борту нет никакой молодой дамы, – отрезал казначей. – Впрочем, вот вам список пассажиров. Можете сами убедиться.
Паспарту просмотрел список… Имени его господина там не было.
У него потемнело в глазах. Потом в его мозгу промелькнула ужасная мысль, он закричал:
– Ах ты черт! Я на «Карнатике», это точно?
– Да, – подтвердил казначей.
– Мы идем в Иокогаму?
– Вне всякого сомнения.
На мгновение Паспарту испугался, что ошибся судном! Впрочем, если это и не так, совершенно очевидно, что его хозяина на «Карнатике» нет.
Паспарту, словно громом пораженный, бессильно плюхнулся в кресло. И тут его вдруг осенило. Он вспомнил, что отправление «Карнатика» было перенесено на более ранний срок, он должен был предупредить об этом хозяина, но не сделал этого! Значит, если мистер Фогг и миссис Ауда опоздали к отправлению, то по его вине!
Да, всему виной он, но еще больше этот предатель, который его напоил, чтобы разлучить с хозяином и задержать того в Гонконге! Паспарту наконец разгадал маневр полицейского инспектора. А теперь мистер Фогг, конечно, разорен, его пари проиграно, а сам он, чего доброго, арестован, брошен в тюрьму!.. При этой мысли Паспарту стал рвать на себе волосы. Ах! Только попадись ему Фикс, уж он сведет с ним счеты!
Когда первый приступ отчаяния прошел, к Паспарту вернулось самообладание и он смог обдумать ситуацию. Она была незавидной. Что делать ему, французу, плывущему в Японию, когда он, что неизбежно, приплывет туда? Как вернуться домой? Его карманы пусты: ни шиллинга, ни единого пенни! Ну, как бы то ни было, его проезд на пакетботе и стол были оплачены заранее. Следовательно, у него оставалось пять-шесть дней в запасе, за это время ему предстояло решить, что делать. Нет слов, чтобы описать, сколько он съел и выпил, пока плыл на «Карнатике». Паспарту ел и за мистера Фогга, и за миссис Ауду, и за себя самого. Ел так, как если бы Япония, где ему предстояло высадиться, была пустынным краем, где ничего съедобного днем с огнем не сыщешь.
Тринадцатого числа с утренним приливом «Карнатик» достиг Иокогамы.
Этот город – весьма важный тихоокеанский порт, в него заходят все суда, как почтовые, так и пассажирские, курсирующие между Северной Америкой, Китаем, Японией и Малайским архипелагом. Иокогама находится в бухте Иеддо, по соседству со второй столицей японской империи – огромным городом, носящим тоже название. Во времена, когда существовал гражданский правитель – сегун, – здесь была его резиденция. Иеддо и поныне соперничает с Киото, где обитает микадо – божественный император, сын неба.
«Карнатик» причалил к набережной Иокогамы неподалеку от мола и таможенных складов, остановившись среди множества судов, принадлежащих различным государствам.
Без малейшего энтузиазма Паспарту ступил на землю Страны Восходящего Солнца, которую при других обстоятельствах нашел бы очень любопытной. Ему не оставалось ничего иного, какдовериться случаю, и он побрел по улицам города куда глаза глядят.
Сперва он оказался в абсолютно европейском квартале, где невысокие дома, чьи застекленные балконы опираются на изящные колонны, тянулись непрерывной чередой вдоль улиц, площадей, доков, складов до самого берега реки. Здесь также, как в Гонконге и Калькутте, кишела разноплеменная толпа – американцы, англичане, китайцы, голландцы – торговый люд, готовый все продать и все купить. Среди них бедный француз чувствовал себя таким же чужим, как если бы угодил в страну готтентотов.
Один запасной выходу Паспарту был: он мог обратиться во французское либо английское консульство Иокогамы. Но ему претила мысль, что там придется выложить свою историю, столь тесно связанную с историей хозяина. Прежде чем решиться на это, он хотел использовать все другие шансы.
Поэтому, миновав европейскую часть города, где никакой благоприятный случай ему не подвернулся, он вошел в японский квартал, готовясь, если потребуется, дойти до самого Иеддо.
Этот район Иокогамы, заселенный местными уроженцами, носит имя Бентен в честь богини моря, почитаемой на ближних островах. Здесь француз увидел великолепные пихтовые и кедровые аллеи, священные ворота причудливой архитектуры, мосты, тонущие в бамбуковых и тростниковых чащах, храмы под печальной сенью громадных вековых кедров, монастыри, в чьих недрах совместно обитали буддийские жрецы и последователи Конфуция, нескончаемые улицы, кишащие румяными толстощекими ребятишками, словно сошедшими с какой-нибудь японской ширмы, они играли с коротконогими собачками и рыжеватыми бесхвостыми кошками, очень ласковыми и ленивыми.
На улицах, словно в муравейнике, непрестанно туда-сюда сновали люди: буддийские жрецы проходили целыми процессиями, монотонно стуча в тамбурины, «Якунины» – офицеры таможенной или полицейской службы – в остроконечных шапках, украшенных лаковыми инкрустациями, и с двумя саблями за поясом, солдаты в синих с белыми полосами хлопчатобумажных одеждах, вооруженные пистонными ружьями, телохранители микадо в шелковых камзолах и кольчугах и множество других военных различных рангов, ибо в Японии профессию солдата уважают в той же мере, в какой ее презирают в Китае. А еще повсюду шныряли монахи, собирающие пожертвования, паломники в длинных одеяниях и просто прохожие – низкорослые люди с гладкими черными как вороново крыло волосами, большеголовые, с длинным торсом и тощими ногами; их кожа обычно имеет различные оттенки – от темной меди до матовой белизны, но никогда не бывает желтой, каку китайцев, от которых японцы внешне отличаются весьма существенно. И наконец, женщины – они семенили мелкими шажками на своих крошечных ножках, обутых в полотняные туфельки, простенькие соломенные или затейливые деревянные сандалии, мелькая тут и там среди повозок, паланкинов, лошадей, носильщиков, «нормионов», крытых тележек с лаковыми стенками, мягких «кангу» – настоящих бамбуковых носилок… Особенно красивыми этих женщин не назовешь: глаза у них были раскосые, грудь стянута, зубы согласно моде начернены, но они с особой элегантностью носили свои «киримоны», или «кимоно» – нечто вроде халата, перехваченного широким шелковым шарфом, концы которого завязывают сзади причудливым бантом (похоже, нынешние парижские модницы успели позаимствовать у японок некоторые детали своего туалета).
