– А металлический корпус останется мне, – сказал капитан, значительно смягчая тон.
– И корпус, и машина ваши, сударь. По рукам?
– По рукам.
Эндрю Спиди схватил пачку, пересчитал купюры, и они тотчас скрылись в его кармане.
Паспарту при этом зрелище побелел как полотно. С Фиксом едва не сделался удар. Потрачено более двадцати тысяч фунтов, а этот Фогг еще и оставляет владельцу корпус и машину – именно то, в чем состоит основная ценность судна! Впрочем, почему бы и нет, ведь украденная сумма равнялась пятидесяти пяти тысячам фунтов!
Когда Эндрю Спиди положил в карман денежки, мистер Фогг сказал ему:
– Сударь, пусть все это вас не удивляет. Знайте, что если я не вернусь в Лондон 21 декабря к восьми сорока пяти вечера, я потеряю двадцать тысяч фунтов. Ну вот, поскольку я не успел на пакетбот в Нью-Йорке, а вы отказались доставить меня в Ливерпуль…
– И хорошо сделал, пятьдесят тысяч адскихчертей! – закричал Эндрю Спиди. – Ведь на этом я выгадал не меньше сорока тысяч долларов!
Затем прибавил, уже не без некоторой степенности:
– Скажу вам одну вещь, капитан… э?
– Фогг.
– Так вот, капитан Фогг, в вас есть что-то от янки.
Одарив своего пассажира этим замечанием, которое он считал весьма лестным, он собрался удалиться, но Филеас Фогг остановил его.
– Итак, теперь корабль принадлежит мне?
– Само собой, все дерево от киля до клотиков ваше, как договорились!
– Хорошо. Прикажите разобрать внутренние переборки, они пойдут в топку.
Легко представить, сколько понадобилось сухого дерева, чтобы поддерживать достаточное давление пара. В первый же день сожгли полуют, рубку, каюты, отсеки, настил нижней палубы.
Назавтра, 19 декабря, в топку отправились ростры и рангоут с его запасными частями. Мачты срубили и топорами раскрошили на дрова. Экипаж трудился с неимоверным рвением. Паспарту рубил, резал, пилил за десятерых. Азарт разрушения обуял всех.
На следующий день, 20 декабря, огонь пожрал леера, ящики для коек, фальшборт, – все, что еще можно было снять выше ватерлинии, а также большую часть палубы. «Генриетта» смахивала теперь на плавучий док – так ее обкорнали.
И тут на горизонте проступил ирландский берег, замигал маяк Фастенет-Рок.
Тем не менее к десяти вечера судно все еще было на траверзе Квинстауна. У Филеаса Фогга оставалось меньше суток на то, чтобы добраться до Лондона! За такой срок «Генриетта» с трудом могла бы дотащиться до Ливерпуля, даже на всех парах. А отважному джентльмену уже нечего было подбросить в топку!
– Мне вас вправду жаль, сударь, – сказал капитан Спиди, под конец заинтересовавшийся планами мистера Фогга. – Все против вас! Мы еще только у Квинстауна.
– А! – отозвался мистер Фогг. – Так это его огни?
– Да.
– Мы можем войти в гавань?
– Не раньше трех часов. Только во время прилива.
– Подождем! – спокойно отвечал Филеас Фогг. Ничто в его чертах не выдавало того высочайшего душевного подъема, с каким он готовился еще раз вступить в схватку с враждебной судьбой!
А он действительно задумал эту попытку. Ведь Квинстаун – ирландский портовый город, где трансатлантические пакетботы, прибывающие из Соединенных Штатов, мимоходом выгружают мешки с почтой. Их оттуда доставляют в Дублин курьерские поезда, всегда готовые к отправлению. Из Дублина почта на скоростных судах перевозится в Ливерпуль, опережая таким образом на двенадцать часов самые быстроходные пакетботы океанских компаний.
Эти двенадцать часов, которые выгадывает американская почта, рассчитывал тем же способом выиграть и Филеас Фогг. Вместо того, чтобы прибыть к завтрашнему вечеру на «Генриетте» в Ливерпуль, он намеревался попасть туда в полдень. Следовательно, у него останется время, чтобы успеть в Лондон до восьми часов сорока пяти минут вечера.
К часу ночи, пользуясь приливом, «Генриетта» вошла в порт Квинстауна, и Филеас Фогг, обменявшись крепким рукопожатием с капитаном Спиди, оставил последнего на общипанном остове его судна, все еще стоившем половину той цены, за которую оно было продано!
Пассажиры сошли на берег. В это мгновение Фикс испытывал неистовое хищное желание немедленно схватить господина Фогга. Однако он этого не сделал!
Но почему? Происходила ли в нем какая-то тайная борьба? Или он наконец осознал, что ошибся? Как бы то ни было, Фикс ни на шаг не отходил от мистера Фогга. Вместе с ним, миссис Аудой и Паспарту, не успевшими даже дух перевести, Фикс сел в поезд, отходивший из Квинстауна в половине второго ночи, на раннем рассвете все они прибыли в Дублин и тотчас пересели на один из почтовых пароходов. Это было не судно, а настоящий стальной таран с мощным двигателем, дающим возможность, пренебрегая надобностью подниматься и опускаться заодно с волнами, беспрепятственно проходить сквозь них.
Двадцать первого декабря за двадцать минут до полудня Филеас Фогг наконец ступил на ливерпульскую набережную. До Лондона ему оставалось всего шесть часов пути.
Но в этот момент к нему приблизился Фикс, опустил руку на его плечо и, достав из кармана свой ордер, спросил:
– Вы господин Филеас Фогг?
– Да, сударь.
– Именем королевы вы арестованы!
Глава XXXIV
где Паспарту получает повод для игры слов, жесткой и, возможно, непригодной для печати
Итак, Филеас Фогг оказался в тюрьме. Его заперли в полицейском участке при ливерпульской таможне, где он должен был провести ночь в ожидании перевода в Лондон.
В момент ареста Паспарту хотел броситься на сыщика, но полисмены удержали его. Миссис Ауда, подавленная грубостью всего случившегося и ни о чем не знавшая, ничего не могла понять. Паспарту объяснил ей, в чем дело. Мистер Фогг, этот честный и храбрый джентльмен, которому она обязана жизнью, арестован как вор! Молодая женщина протестовала против подобного предположения, возмущалась, плакала, видя, что ничего не может сделать, ничего не может предпринять для спасения своего спасителя.
Фикс же арестовал джентльмена, поскольку этого требовал его долг. А уж решать, виновен он или нет, – дело суда.
И тут Паспарту настигла ужасная мысль, от которой решительно нечем было защититься. Кто, какие он, повинен в этой беде? В самом деле, с какой стати он скрывал от мистера Фогга подоплеку всей авантюры? Когда Фикс открыл ему, кто он таков и что у него за миссия, почему он, Паспарту, вздумал оставить это при себе, не предупредил своего хозяина?
Вовремя осведомленный, тот наверняка сумел бы доказать Фиксу свою невиновность, растолковал бы ему, что тот заблуждается, и уж, по крайней мере, не возил бы за собой на свои же средства эту бестолковую ищейку, чьей первой заботой было задержать его, как только они ступят на землю Соединенного Королевства. Думая о допущенных оплошностях, перебирая в памяти примеры своей неосмотрительности, бедный малый терзался отчаянными угрызениями. Он плакал, на него было больно смотреть. Ему хотелось разбить себе голову!
