Спустя полчаса проворный француз нашел, впрочем, без труда, тарантас, примерно такой же, как у Михаила Строгова, и они с коллегой тотчас уселись в него.
Михаил и Надя расположились в своем экипаже, и в полдень обе упряжки вместе покинули Екатеринбург.
Наконец-то Надя добралась до Сибири, передней – долгая дорога, ведущая в Иркутск! Какие мысли это должно было вызвать у юной ливонки? Три резвых лошадки везли ее по этой земле изгнания, где ее отец был осужден жить, может быть, долго, в такой дали от родного края! Но она едва замечала эти степи, что разворачивались у нее перед глазами, вмиг исчезая, как только ее взглядулетал за горизонт, в ту даль, где ей мерещилось родное лицо изгнанника! Она ни вочто не всматривалась, проносясь со скоростью пятнадцать верст в час по западной Сибири, по местности, столь отличной от Сибири восточной. В самом деле: здесь мало возделанных полей, почва бедна, по крайней мере, если иметь в виду поверхность, ведь ее недра, напротив, изобилуют железом, медью, платиной и золотом. Поэтому промышленные предприятия здесь видишь повсюду, а сельскохозяйственные поселения редки. Где взять руки, чтобы обрабатывать землю, засевать нивы, собирать урожай, когда выгоднее взбалтывать почву взрывами или кайлом? Здесь крестьянина сменяет рудокоп. Кирка орудует повсюду, а штыковой лопаты нигде не сыскать.
И все же порой мысли Нади, покинув далекие окрестности озера Байкал, возвращались к той ситуации, которую она в настоящий момент переживала. Образ отца слегка затуманивался, и она видела перед собой своего великодушного спутника, сначала в поезде, идущем во Владимир, где волей провидения им довелось впервые увидеть друг друга. Она вспоминала его предупредительность при первой встрече, его приход в нижегородский полицейский участок, простоту и сердечность его обращения с ней, когда он назвал ее сестрой, его заботливость во время плавания по Волге и, наконец, все то, что он сделал в ту страшную грозовую ночь, спасая ей жизнь и рискуя своей!
Итак, Надя думала о Михаиле. Она благодарила Бога за то, что послал ей в пути такого отважного покровителя, великодушного и скромного друга.
Рядом с ним, под его охраной она чувствовала себя в безопасности. Настоящий брат, и тот не мог бы быть лучше! Ее больше не пугали никакие препятствия, она теперь не сомневалась, что достигнет цели.
Что до Михаила Строгова, он мало говорил, но много думал. Со своей стороны он тоже благодарил Бога за встречу с Надей и в то же время за такое средство маскировки своей подлинной личности и доброго дела, которое ему предстояло исполнить. Спокойное бесстрашие этой девушки не могло не импонировать его отважной душе. Ей бы следовало быть ему настоящей сестрой, разве не жаль, что это не так? Он испытывал к своей прекрасной и героической спутнице такое уважение, такую восхищенную приязнь! Он чувствовал, что в ее груди бьется одно из тех редких и чистых сердец, на которые можно положиться.
И все же с тех пор, как Строгов ступил на сибирскую землю, его подстерегали реальные опасности. Если те два журналиста не ошибались, если Иван Огаров вправду перешел границу, Михаилу надо было действовать чрезвычайно осторожно. Обстоятельства изменились, ведь теперь в сибирских губерниях наверняка кишатханские шпионы. Если его инкогнито разоблачено, если стало известно, что он царский посланец, под угрозой его миссия и, вероятно, сама жизнь! Теперь Строгов чувствовал, что бремя ответственности все тяжелее давит на его плечи.
Вот какое настроение царило в первом экипаже, но что творилось в это время во втором? Да ничего мало-мальски примечательного. Альсид Жоливе сыпал фразами, Гарри Блаунт отвечал отрывистыми междометиями. Каждый смотрел на вещи по-своему и делал заметки, посвященные тем или иным путевым впечатлениям, впрочем, почти одинаковым, поскольку эпизоды первых дней их поездки по западной Сибири не блистали особым разнообразием.
На каждой станции журналисты выходили из своего экипажа и присоединялись к Михаилу Строгову. Надя выходила из тарантаса лишь в том случае, если на почтовой станции предполагалась какая-либо трапеза. Когда же надо было позавтракать или пообедать, она садилась за стол со всеми, но держалась очень замкнуто, почти не участвуя в общем разговоре.
Альсид Жоливе неустанно оказывал юной ливонке знаки внимания, впрочем, никогда не выходя за рамки безукоризненной почтительности. Он находил девушку очаровательной. Его восхищала та молчаливая энергия, что исходила от нее наперекор всем тяготам столь изнурительно жесткого путешествия.
Эти вынужденные задержки доставляли Михаилу Строгову довольно сомнительное удовольствие. Поэтому на каждой станции он только и делал, что поторапливал отъезд, докучал станционным смотрителям, подгонял ямщиков, чтобы поживей запрягали. Итак, наскоро перекусив – слишком наскоро, по мнению Гарри Блаунта, который был основательным, методичным едоком, – путники ехали дальше, причем журналисты тоже мчались с ветерком, как орлы, ведь платили они по-королевски или, как выражался Альсид Жоливе, «в манере русских орлов». (Русская золотая монета оценивается в пять рублей, рубль – денежная единица, равная ста копейкам, то есть трем франкам и девяноста двум сантимам).
Само собой разумеется, что Гарри Блаунт ничуть не пытался угодить девушке. Это была одна из тех немногих тем, на которые он не желал дискутировать со своим приятелем. Сей почтенный джентльмен не имел обыкновения заниматься двумя делами одновременно.
И вот однажды Альсид Жоливе спросил его, сколько лет может быть юной ливонке.
– Какой именно юной ливонке? – пресерьезно спросил тот, полуприкрыв глаза.
– Черт возьми, кому же, какие сестре Николая Корпанова?
– Это его сестра?
– Нет, его бабушка! – проворчал Альсид Жоливе, возмущенный таким безразличием. – Сколько вы ей дадите?
– Если бы я присутствовал при ее появлении на свет, я бы это знал! – сухо ответил Гарри Блаунт, всем своим видом показывая, что затронутая тема его нимало не интересует.
Местность, по которой в то время катили два тарантаса, была почти ненаселенной. Погода стояла хорошая, солнечная, но при некоторой облачности, и зной был не столь нестерпимым. Будь их экипажи устроены поудобнее, пассажирам вообще не на что было бы сетовать. Что до скорости, она была восхитительна, впрочем, русские почтовые берлины, как правило, отличаются быстрой ездой.
Но если край, что простирался вокруг, казался покинутым, эта его пустынность объяснялась нынешним тревожным положением. В полях почти не видно было тех сибирских крестьян, с бледными, суровыми лицами, которых одна известная путешественница очень метко сравнила с кастильцами, хотя последние более высокомерны. Там и сям виднелись деревни, уже покинутые жителями, – признак, явственно указывающий на то, что ханское воинство уже близко. Местные обитатели со своими стадами овец, с верблюдами и лошадьми ушли, пережидают напасть где-то среди северных равнин. Несколько кочевых киргизских племен, сохранивших верность властям империи, со своими шатрами тоже перебрались за Иртыш и за Обь, подальше от грабителей-захватчиков.
