найти, как отомстить,
но тебя сомнут.
Но вдвоем вы деретесь,
прижавшись спиной к спине, и продираетесь
сквозь толпу, извивающаяся змеей колонна
прорывает оцепление, и две армии
сталкивается лицом к лицу.
Двое не дают друг другу
сойти с ума, поддерживают и убеждают,
дарят любовь и надежду, делают массаж
и занимаются сексом.
Трое – уже делегация,
комитет, клин. Четверо
могут сыграть в бридж и
создать организацию. Вшестером
можно арендовать целый дом,
съесть пирог на обед, не оставив ни крошки,
и скинуться на классную вечеринку.
Дюжина – уже демонстрация.
Сотня заполняет концертный зал.
Тысяча – солидарность и собственные листовки;
десять тысяч – сила и ваша собственная газета;
сотня тысяч – ваши собственные средства информации;
десять сотен тысяч – ваша собственная страна.
Все одно к одному.
Все начинается, если ты готов
действовать, все начинается,
если ты не сдаешься,
даже услышав «нет»,
все начинается со слова «мы»,
если мы понимаем, кого имеем в виду, и
с каждым днем мы имеем в виду на одного больше.
Мардж Пирси, отрывок из стихотворения «The low road» («Верный путь») из сборника The Moon Is Always Female («Луна всегда женского рода»)
Говоря «мы», нужно понимать, кого мы имеем в виду
Как-то в мае 2008 года мы обедали у меня на чердаке в Атланте. Рядом со мной сидел мой брат Питер. Он, как и мой сын Трой и падчерица Симона, прилетел из Лос-Анджелеса вместе со своей дочерью Бриджит и ее трехлетним сыном Оливером. Мальчик сидел на полу, забавляясь игрушками моих внуков, пока они – девятилетний Малколм и пятилетняя Вива – сбрасывали подушки с балкона второго этажа, чтобы построить из них форт. Их мать, моя дочь Ванесса, сидела за столом, как обычно, сохраняя спокойствие и не обращая внимания на орущих детей. Как ни странно, на другом конце стола сидел Тед Тернер с одной из своих внучек, Элизабет, которую я очень люблю. Мы так давно не собирались вместе всей семьей, что я, не сдержав эмоций, произнесла тост за любовь, дружбу и связь поколений.
Причиной, из-за которой мы собрались вместе, была тринадцатая ежегодная акция по сбору денег для моей некоммерческой организации – Кампании за предупреждение подростковой беременности в штате Джорджия. Ее лейтмотив был таков: «Три поколения семьи Фонда в кинематографии». На следующий день всех нас в присутствии зрителей должен был интервьюировать Роберт Осборн, ведущий кабельного канала «Turner Classic Movies», мы собирались рассказать о своей карьере и закончить вечер, отдав дань уважения нашему отцу и дедушке наших детей Генри Фонда.
Но наградой мне было то, что собрался весь клан, отдельные члены которого в течение двух лет близко не общались со мной по причине еще не совсем разрешенных семейных «споров».
Мой семидесятилетний юбилей, случившийся годом раньше, подтолкнул меня к челночной дипломатии, принудив изменить ситуацию. Мне хотелось сказать «мы», и я знала, кого имею в виду. Я устала думать о том, что это слово не подразумевает мою родню. Я ненавидела себя за то, что никогда не видела своего внучатого племянника, сына дочери Питера; за то, что он не был знаком с моими внуками – его троюродными братом и сестрой; за то, что я никогда серьезно не говорила с Бриджит по поводу ее пятилетнего перерыва в съемках и не пыталась разобраться в том, что происходит с Питером. Мне казалось правильным, что к нашему клану присоединился Тед. На протяжении тех десяти лет, что мы прожили с ним, наши дети росли вместе, вопреки странным отношениям между двумя в культурном плане далекими друг от друга семьями. В моей семье все смотрели сквозь пальцы на татуировки, музыку в стиле хип-хоп и скромные сережки, тогда как в его доме царили хорошие манеры – «да, мэм, нет, сэр» – и военная муштра. После развода мы с Тедом договорились по возможности не разрывать сложившихся связей. Поэтому он был взволнован, услышав, что мы хотим собраться вместе, и выразил желание быть в числе приглашенных, точно так же, как захотел присутствовать на свадьбе моего сына.
Малколм и Вива, одетые и готовые к выходу в свет. Видно, что Виве больше нравится наряжаться, чем Малколму.
Я читаю книгу своим внукам Малколму и Виве. Видимо, 2005 г.
Я страдала от потери своей семьи до тех пор, пока не простила и не почувствовала облегчения. Желание избежать повторения подтолкнуло меня к воссоединению во имя любви, пока еще не было слишком поздно. Когда закончились мероприятия, благодаря которым мы собрались вместе, и я проводила домой жителей Западного побережья, мы все уже знали, что наша связь не прервется. И она не прерывается.
Давным-давно минули те дни, когда моим образцом для подражания был Одинокий ковбой. Неудивительно, учитывая, что в мире, где протекало мое детство, царствовала мораль моего отца, исповедовавшего американский индивидуализм. В моем отце отражалась суть этих ценностей: абсолютно зрелый человек должен жить независимо и самостоятельно. Не будь никому обязан. Будь стойким и рассчитывай только на себя. Если ты в ком-то нуждаешься – это слабость.
Такая культурная закваска ставит женщин перед дилеммой. Мы не склонны быть суровыми индивидуалистками. Мы обрастаем друзьями, отношения с которыми подпитывают, стимулируют разум и позволяют делиться секретами. По этой причине женщин прежде считали менее зрелыми, иррациональными и даже неполноценными по сравнению с мужчинами.
Желая избавиться от этих штампов, я пыталась больше походить на мужчин, не обращая внимания на свои эмоциональные потребности, стараясь не демонстрировать их, всегда сдерживая себя и не раскрываясь до конца. Казалось, что мужчины неотделимы от действия, и, оставаясь такой же замкнутой, как они, я чувствовала себя в безопасности. Друг моего первого мужа, французского режиссера Роже Вадима, однажды сказал обо мне: «Она великолепна. Не похожа на других женщин, скорее похожа на нас». Тогда я расценила это как комплимент. Независимость делала меня очень сильной. Но она же сделала меня очень слабой. Мне потребовалось шестьдесят лет для того, чтобы понять это.
Я, мой брат Питер, племянница Бриджит и мой сын Трой на кинофестивале семьи Фонда в Атланте. 2007 г.
