Мужчины обреза́ли грубо обломанные ветви деревьев и виноградных лоз, а женщины и девушки сносили их в кучу, чтобы после сжечь. К вечеру сад вновь обрел относительно ухоженный вид, а молодежь устроила костер возле пруда. На прутики нанизывали ломти лепешек с сыром, перемежая их луком и яблоками, поджаривали над огнем и уплетали с большим аппетитом.
Для усталой Фотинии Саул принес из садового домика тюфяк, разложил его под персиковым деревом, и вскоре старушка, мирно утратив бдительность, сладко засопела.
– Как много всего случилось за это лето, – сказала Евфимия подружке, глядя на белые стены опустевшего садового домика, который теперь казался особенно унылым. На белой стене четко выделялось темное окошко, прежде забранное досками. – А теперь все снова становится как раньше…
– Погоди, голубка, лето еще не кончилось! – засмеялась Мариам. – Будут, будут у нас опять перемены, да еще какие!
– Ты что-то знаешь? – оживилась Евфимия.
– Знаю! Но это пока секрет!
– А мне скажешь?
– Нет, вот как раз тебе я и обещала его не говорить.
– Ну как хочешь… Тогда давай споем, Мариам, – сказала почему-то смутившаяся Евфимия.
– Давай! – оживилась Мариам: песня могла ее мгновенно отвлечь от любых мыслей. – Что-нибудь веселое?
– Лучше грустное. Споем «Песню нумидийской девушки»
[47]
, – сказала Евфимия и с проникновенной тоской завела своим тонким голосом:
Возвращайся!
Я без тебя столько дней!
Возвращайся,
трудно мне без любви твоей.
Возвращайся,
кто бы ни встретился на пути:
мимо счастья так легко пройти…
Мариам вступила своим сильным голосом и поддержала подругу:
Много дней дует знойный сирокко
[48]
,
Но он слезы мои не осушит,
караван твой в пустыне далекой,
нет с тобой моих рук,
нет с тобой моих глаз.
Если смерч тебя встретит жестокий,
знаю я, ты пред ним не отступишь.
чем труднее к любимой дороги,
тем прекрасней, тем радостней встречи час.
Тут уже все подхватили припев, и песня зазвучала призывно и громко – на весь вечерний сад:
Возвращайся,
я без тебя столько дней,
Возвращайся,
трудно мне без любви твоей.
Возвращайся,
кто бы ни встретился на пути —
мимо счастья так легко пройти…
– Замолчите, замолчите сейчас же! – раздался вдруг заполошный голос Фотинии: нянька со всех ног бежала к ним, подхватив для скорости подол столы. – Тихо вы все, говорю вам, сейчас же замолчите!
Девушки испуганно смолкли, выжидающе глядя на нее.
– Что случилось, нянюшка? – с тревогой спросила Евфимия.
– Как что случилось? Вы что это поете, негодницы? Это же песня замужней женщины, ожидающей мужа из торгового похода! Не годится ее петь невинным девушкам!
– Ох, нянюшка! – укоризненно сказала Мариам, убирая руку с сердца. – Ну а можно ли невинных девушек вот так пугать?
– А петь такое на посмешище добрым людям можно? Смотрите вон, как Товий над вами смеется! – Товий и впрямь улыбался, глядя на расшумевшуюся няньку. – Скажи, Товий, что бы ты делал, если бы твоя невеста вздумала петь такие песни?
– Я бы тут же стал ей подпевать!
– Да ну вас всех! И не сметь при мне петь глупых песен! Спойте-ка лучше «Мой барашек потерялся».
Мариам засмеялась и послушно запела детскую песенку про потерявшегося барашка, но при этом она закатывала глаза, вздыхала в паузах и как-то незаметно исхитрилась так изменить мелодию невинной детской песенки, что в ней явственно зазвучало любовное томление. Все слушали ее, хихикая, одна только старая нянька ничего не заметила и сидела у догорающего костра, довольная своей бдительностью и послушанием молодежи.
– Ты что такая грустная, Евфимия? – спросила Мариам, закончив песню про барашка.
– Да так… Знала бы ты, Мариам, как я устала от нашей Фотинии!
Рядом с девушками сидел Товий.
– Евфимия, но песня ведь и вправду глупая!
– Что ты нашел в ней глупого? Песня как песня…
– Ну, подумайте, девочки, что поет эта глупышка: «Если смерч тебя встретит жестокий, знаю я, ты пред ним не отступишь!»
– И что же тут глупого? – спросила Мариам.
– Сестричка, только последний дурак, завидев вдали смерч, не поспешит сойти с его пути и укрыться от него вместе со всем своим караваном.
– Если он так же осторожен, как ты! – засмеялась Мариам.
– Да, я осторожен, когда иду по пустыне с караваном, и на смерч с саблей наголо не полезу, меня вы на такую глупость и не пытайтесь уговорить своими сладкими голосками!
– А если бы эфталиты все же полезли на стены Эдессы, смог бы ты один защищать проход, как… как Леонид и триста спартанцев? – спросила Евфимия.
– Конечно же, нет. Но я очень надеюсь, что сражался бы наравне со всеми и выстоял бы до конца битвы. Впрочем, ни о каких особенных подвигах я никогда и не мечтал, я купец, а не воин.
– Жаль… – тихо сказала Евфимия. – А няня зря рассердилась на песню, ничего в ней нет дурного. Это ведь всего только песня…
– Смотри, вот сведут твою няню от вас ваши постоялицы-харранки, сама плакать станешь! – сказала Мариам.
– Не сведут! – вздохнула Евфимия. – Они бы рады и даже уже намекали на это, да разве Фотинию кто сможет от нас сманить? Она сказала, что пойдет со мной в приданое, когда я выйду замуж, чтобы еще и моих детей мучить.
– Товий, иди вперед и скажи госпоже Софии, что мы уже все закончили в саду, пусть готовит угощение! – скомандовала Мариам. – У нас тут девичьи разговоры пошли, нечего тебе их слушать.
* * *
– А когда эти готфы вернутся на постой? – спросила Софию Фотиния.
