— И не надо! Скажем, с закрытия магазина до полуночи. По нескольку часов за три ночи обязательно можно выкроить...
Глубокая, почти болезненная тревога Эдварда за брата тронула Джека. Три ночи... не навсегда же. Сейчас у него на повестке единственная проблема братьев Кентон, а сторожить их дом после вчерашнего вряд ли придется.
— Ладно, — сдался он. — На три ночи. Надеюсь, сумею вам как-то помочь.
Эдвард потянулся, схватил его за руки:
— Благослови вас Бог, дружище, прекрасно! Замечательно!
— Я сказал «надеюсь». Никаких гарантий.
— Уверен, вы сделаете все возможное. Не подведете меня.
Джек подтолкнул конверт обратно:
— Давайте половину. Буду следить три ночи. Если ничего не случится и мне не придется вмешаться, мы квиты. Если ситуация осложнится — любым образом — заплатите вторую половину.
— Справедливо, — согласился заказчик, положил конверт себе на колени и стал считать купюры. — Вообще говоря, очень даже справедливо.
— Если он в случае осложнений не прислушается к разумным доводам, возможно, придется прибегнуть к насилию.
— То есть?
— Например, вырубить, с ног сбить как следует, чтоб не поднялся.
Эдвард вздохнул:
— Поступайте как знаете. Я вам доверяю.
— Ладно. Теперь, когда мы условились, расскажите, где его искать, как он выглядит.
Эд указал подбородком на лежавший на столе пакет:
— Вот здесь все найдете.
Открыв пакет, Джек достал из него лист бумаги и моментальную фотографию лысеющего мужчины с виду лет шестидесяти. Голова чуть повернута в сторону.
— Вы с ним не очень похожи.
— У нас матери разные.
— Значит, фактически это ваш сводный брат?
Эдвард пожал плечами, считая купюры.
— Не имеется снимка получше?
— К сожалению, нет. Илай не любит сниматься. Рассердился бы, если бы знал, что я его в тот раз щелкнул. Охотно рассказал бы побольше, да мы росли отдельно, поэтому я едва его знаю.
— Тем не менее он пришел к вам с признанием, что вот-вот впадет в бешенство?
— Да. Это самое необъяснимое, правда?
— Не сказал бы, что самый необъяснимый поступок, но заслуженно записал бы в категорию странных.
Он взглянул на листок, где было напечатано крупным шрифтом: «Илай Беллито».
— Беллито? Фамилия не ирландская.
— Кто сказал, что должна быть ирландская?
— Никто, просто у вас ирландский акцент, а у брата фамилия итальянская.
— По-вашему, если "о" стоит не с той стороны, Илай не может быть ирландцем? Верите ли, когда я мальчишкой рос в Дублине, в нашем квартале жил Шварц. Правда, как перед Богом. К вашему сведению, ирландский акцент у него был гораздо сильней моего. Мой американский дядюшка, приезжая в гости, ни слова не понимал. А еще...
Джек, сдавшись, поднял руки вверх.
— Я вас понял, согласен. — Он постучал пальцем по адресу в нижней части города, напечатанному под именем и фамилией. — Что такое «Шарио Коппе»?
— Название его магазина. Он торгует...
— Можете не объяснять. Антиквариатом, верно?
Эдвард кивнул:
— Антиквариатом, старыми вещами, редкими книгами и всевозможной нелепой белибердой.
— А живет где?
— Прямо над магазином.
Хорошо, признал Джек, удобно. Значит, в следующие три ночи не придется таскаться за этим субъектом куда-нибудь в Массапекуа
[14]
.
— Когда закрывается?
— Магазин? Обычно в девять, а сегодня, в воскресенье, пораньше. Вам надо быть там до шести.
Он вручил ему похудевший конверт, запихнул оставшиеся купюры в брючный карман, откинулся на спинку стула, закрыл глаза, схватился за сердце.
— Что с вами? — спросил Джек, опасаясь сердечного приступа.
Эдвард открыл глаза, улыбнулся:
— Уже все в порядке. Я страшно волновался с тех пор, как услышал признание. Понимал, надо что-нибудь сделать, и сделал. Никогда бы себе не простил, если в Илай напал на какого-нибудь беднягу... — Он замолчал, взглянул на часы, хлопнул по столу ладонями. — Ну, я уже отнял у вас много времени, мистер Наладчик. Желаю успешного дня.
Джек помахал ему, глядя, как он пробирается между столиками и исчезает за дверью. Потом пролистал купюры в конверте, пристально всмотрелся в фото Илая Беллито. За два дня два заказа. Недурно. Впрочем, проблема Беллито требует не столько наладки, сколько профилактического обслуживания.
Он взглянул на часы над табличкой «Бесплатное пиво — завтра». Пора закругляться. Надо заехать домой, приготовиться к свиданию с мадам Помроль.
4
— Твой предок прочитал классную проповедь, — сказал Чарли Кентон, стоя рядом с Шарлин Спаркс у раковины в подвале Новой апостольской церкви.
После утренней службы спустился туда вместе с ней и прочими добровольцами, готовя еженедельно организуемый церковью воскресный обед для бедных и бездомных. Раковина старая, проржавевшая, большая газовая печка помятая и обшарпанная, однако обе свое дело делают. Линолеум загибается по углам на полу старый жестяной потолок облупился, но все кажется новехоньким в окружавшей его атмосфере бескорыстной любви.
Он только что начистил полбушеля картошки, плевав на болевшие пальцы. Чарли делает доброе дело.
— Да, слава богу, — ответила Шарлин. — Отец нынче в ударе.
Он украдкой взглянул на нее, оторвав глаза от картофелины, гадая, что бы еще сказать. Надо сказать что-нибудь. Ждал случая поболтать наедине и дождался, а башка пустая. То ли из-за ее красоты, душевной и телесной, то ли потому, что она будто не знает о собственной красоте.
Волосы заплетены в тугие косички, большие карие глаза, улыбка, от которой коленки подкашиваются... Одета в белую футболку под широким джинсовым комбинезоном с нагрудником, под которым хорошо просматриваются полные груди. Туда Чарли вообще старается не смотреть.
До обращения в веру он сроду не страдал косноязычием. В прежние времена, когда еще не вышел из игры, расхаживал весь в цепях и шелках, всегда с маленькой заначкой дури и травки. Женщины — суки, телки, в размалеванных шмотках, с размалеванными физиономиями, в париках, с огромными громыхавшими циркониевыми серьгами, — сплошная фальшивка, но легкодоступная. Чарли бочком подваливал, предлагал для расслабления того или другого зелья, сладко облизывал телку пару раз сверху вниз, и они быстро мотали в берлогу, к нему или к ней.
