— Но вы, по крайней мере, не отняли ребенка от груди, не предупредив меня? — возмутилась Анжелина, пристально глядя на сына.
— Нет, — сухо ответила Эвлалия. — Я даю ему грудь по утрам, только по утрам. Мне очень жаль, мадемуазель, но я так больше не могу. Если вы согласитесь, чтобы ребенком занималась моя мать, она будет кормить его жидкой кашей из ложечки четыре раза в день. Он настоящий обжора и не почувствует разницы.
Новость так ошеломила Анжелину, что она никак не могла собраться с мыслями. У объятой паникой женщины в голове был хаос. «А я-то думала оставить малыша в этом доме еще на несколько месяцев, точнее, до двух лет! Кто о нем будет заботиться, когда я уеду учиться в Тулузу? Я ни за что не отдам его в богадельню или сиротский приют. Нет! Никогда!»
Решительным жестом Анжелина взяла Анри на руки и прижала его к груди. Ребенок рассмеялся, стараясь поймать шнурок от ее белого ситцевого чепца. Затем он схватил прядь ее волос.
— Маленький озорник! — воскликнула Анжелина. — А ты сильный!
Анжелина боролась с желанием коснуться губами гладкой кожи своего сына.
— Жанна, если вы возьмете ребенка на свое попечение, я думаю, что его бабушка не станет возражать. Надеюсь, что от каши у него не будет болеть живот. А вдруг возникнут колики? Бедный малыш!
— Не он первый, не он последний, — оборвала Анжелину Эвлалия, завистливо глядя на нее.
Кормилица вряд ли помнила, когда почувствовала зависть к мадемуазель Лубе. Возможно, в тот момент, как ее муж лестно отозвался о молодой женщине, когда та приезжала к ним в июле. Или же она считала эту горожанку слишком гордой? Эвлалия отказывалась искать истинную причину своих чувств. В этот вечер она внимательно рассматривала безукоризненно сшитую коричневую саржевую юбку Анжелины и кожаный пояс, охватывающий тонкую гибкую талию молодой женщины. Шелковая розовая блузка, расшитая цветами, также приводила Эвлалию в восхищение.
«Честное слово, она слишком хорошо одевается. Наверняка ее содержит какой-нибудь мужчина, — говорила себе кормилица. — Черт возьми, скоро она привезет к нам второго ребенка!»
Красоту Анжелины подчеркивал даже белоснежный чепец.
— Положите Анри в колыбель. Хватит его тискать, вы уже надоели ему, — резко сказала Эвлалия. — Сейчас он должен спать.
Молодой женщине показалось, что ей с размаху дали пощечину. Растерявшись, она покачала головой.
— Если он начнет плакать, я уложу его. С ребенком надо играть. В конце концов, что я плохого сделала? Мне платят, чтобы я присматривала за малышом. А вы, Эвлалия, не имеете права мне приказывать.
Назревала ссора. Но тут раздался стук в дверь и на пороге появился дородный мужчина. Он снял широкий черный берет, и солнечный лучик упал на его рыжую шевелюру.
— Анжелина! Ты приехала в Бьер, но даже не подумала зайти к дядюшке и поприветствовать его! Неужели ты не в состоянии дойти до Ансену?
— Дядюшка Жан!
— Да, это я, твой дядюшка Жан! Я сидел на террасе таверны, когда ты выходила из дилижанса. Мадемуазель моя племянница, как всегда, не снизошла до того, чтобы посмотреть вокруг. Но одна добрая душа сказала мне, что ты пошла к Сютра.
Покраснев от смущения, Анжелина положила Анри в колыбельку. Потом она подошла к своему крестному и поцеловала его. Он похлопал ее по спине.
— Добрый день, Жанна! И тебе, Эвлалия, тоже. Я вам не помешал?
Жан Бонзон был настоящим колоссом. Его рост был почти два метра. Сестра Жана, Адриена Лубе, утверждала, что именно от него Анжелине достались рыжие волосы, правда, более темного оттенка. Жан Бонзон был убежденным антиклерикалом, но, несмотря на это, пользовался в епархии всеобщим уважением.
— Племянница, что ты здесь делаешь? — громко спросил он.
— Одна семья из Сен-Жирона наняла меня, чтобы я каждый месяц приезжала сюда проведать их ребенка, — ответила Анжелина, показывая на Анри. — У матери были тяжелые роды, и она не может ходить. У нее опущение матки, а это чревато серьезными последствиями.
Эти медицинские подробности Анжелина сообщила доверительным, но твердым тоном, как настоящая повитуха. Ее дядюшка сокрушенно покачал головой. Он всегда относился с уважением к знаниям и уму своей сестры Адриены, но все эти рассказы о родах смущали его.
— Я приглашаю тебя пообедать со мной, — сказал он, желая переменить тему. — Сегодня хозяйка таверны подает настоящее пиренейское касуле. И даже не возражай! От тебя остались только кожа да кости.
И Жан, рассмеявшись, ущипнул племянницу за щеку. Его громкий смех был похож на раскаты грома. Маленький Анри испугался и заплакал.
— О, бедный малыш! Ты испугал его, дядюшка.
— Испугал? Что за ерунда! Вы слышите, мадам Сютра? Я его испугал! Как бы мне хотелось, чтобы я действительно внушал страх! Особенно этим мерзким волкам. Зимой они утащили двух моих овец и загрызли собаку. У меня остался ее щенок. Я надел на него ошейник с шипами, который шорник из Масса, эта старая задница, продал мне за баснословные деньги.
— О, да вы грубиян, мсье Бонзон! — рассмеялась Жанна. — Хорошо, что мои внуки сейчас находятся в поле вместе с зятем.
Анжелина не знала, как избавиться от общества дядюшки. Если она согласится с ним пообедать, то потеряет целых два часа. Но он уже надевал берет.
— Я жду тебя в таверне, племянница. Но если не придешь, аппетит у меня не испортится. Дамы, до скорой встречи!
Жан Бонзон простился и вышел. Эвлалия тут же расстегнула блузку, склонилась над деревянной кроваткой, стоявшей около комода, и взяла на руки спящего запеленутого младенца. Это была семимесячная девочка, маленькая и худенькая. Кормилица погладила малышку по спинке и приложила к груди.
— Если я ее разбужу, она не станет есть, — объяснила Эвлалия.
— О да, это так, — подтвердила Жанна. — В прошлом месяце нам пришлось трижды посылать за доктором. Родители, конечно, возместили нам все расходы, они люди зажиточные.
Но Анжелина не слушала их, любовалась сыном. Анри весело играл с погремушкой, которую она привезла ему. Это была дешевая игрушка, сделанная из мягкого дерева.
— Эту погремушку подарила ему бабушка, — сказала Анжелина как можно более равнодушным тоном.
— А почему эта дама не навещает своего внука? — вдруг сердито спросила Эвлалия. — Я понимаю, что зимой не очень-то приятно ездить по ущельям Пиренеев. Но сейчас лето, почти нет мух, да и воздух свежий…
— Лето уже заканчивается, — оборвала Эвлалию мать. — Как говорили наши предки, в середине августа земля становится холодной.
— Вот еще одна причина, — не отступала кормилица. — Если они согласны, чтобы я отняла Анри от груди, пусть эта дама приедет в следующем месяце вместе с вами.
— Полагаю, это невозможно, — возразила Анжелина, которой вдруг стало не по себе.
