– Хорошая работа, ведьма! – воскликнул отец Луи, прервав причитания Мадлен, которые тут же смолкли. Я наблюдала, как он провел двумя пальцами по перерезанному горлу Мадлен, убедившись, что оно сухое, без всяких следов крови. – Ты сделала это!..
Но улыбка тут же исчезла с его лица, и он сел, не отводя глаз от девушки-призрака. Да, я добилась успеха. Но смогу ли я проделать то же самое на перекрестке дорог? Если это случится, призраки, привыкшие думать, что навечно связаны друг с другом, по-видимому, расстанутся. Мы все об этом знали, хоть и не говорили вслух, и это сильно сдерживало радость, которая была или могла бы быть.
Духи покинули меня. Безмолвно исчезли. Казалось, ни один из них не знал, что сказать, по крайней мере они не проронили ни слова. Я поняла также, еще до того, как Мадлен покинула эту скрытую под свесом крыши комнату, что ее желания не изменились: она по-прежнему хотела добраться до перекрестка дорог, чтобы «умереть». Итак, мне оставалось гадать: чего я достигла, помимо того, что добилась некоторых успехов в своем Ремесле? Единственный ответ, который я могла дать, – «ничего» – вызывал у меня странную грусть.
На следующее утро, когда следы крови почти совсем исчезли, я сообщила Мишелю, что мы встретимся в десять часов, как было условлено ранее. После незатейливого завтрака я вышла из гостиницы, чтобы побродить часок по еще не проснувшемуся городу.
ГЛАВА 32 Колокол, книга и свеча
Днем ранее, приехав в Анже, я велела Мишелю дать лошадям сена и спрятать карету в каком-нибудь закоулке. Я спросила также, чувствуя некоторую неловкость, не мог ли бы он провести эту ночь в экипаже. К моему облегчению, он ответил, что так и собирался сделать. Все же я дала ему денег, наверно слишком много, и он, как водится в подобных случаях, той же ночью осуществил превращение одного вещества в другое, то есть монет в изрядную долю выпивки. На следующее утро от него попахивало, но он явно сознавал свою вину. Я была удивлена: Мишель казался мне послушным наивным мальчиком, он вызывал у меня симпатию. Правда, я и сама испытывала некоторую mal a la tete
[113]
из-за нескольких кружек пива, выпитых накануне. Тем не менее, когда Мишель попросил меня задержаться в Анже еще на один день, я ответила отказом, несколько даже гордясь своей решительностью. Более того, я отправила его в таверну «La Grosse Poule», хорошо понимая, что он там опохмелится, и велела, конечно, не раскрывая истинной причины своего интереса, разузнать о том человеке, которого я оставила истекающим кровью. Я дала ему достаточно денег, чтобы развязать язык трактирщику и его жене, но он возвратился, ничего не разузнав, сообщив лишь, что таверна «закрыта плотнее, чем лягушачья задница, и ничего тут не поделаешь».
Было уже позднее утро, когда мы наконец покинули Анже.
Присутствие призраков не ощущалось, как и всегда в дневное время. Я подняла шторы берлина, и свет затопил неустанно катящийся вперед экипаж, подобно тому как воды Луары нередко затапливают Турень. Кстати, эти воды уже поднялись высоко, правда еще не до того уровня, когда начинается наводнение. Река плавно текла, образуя длинные спокойные излучины, но ее скрытая мощь была очевидна.
Я глядела на пейзаж, проплывающий за окном, и вскоре на горизонте появился замок: он то и дело возникал посреди садов и виноградников этой благодатной для возделывания земли – некоторые проплывающие передо мной картины имели фантастический вид, другие были попроще, но каждая из них казалась по-своему величественной.
Повсюду трудились обитатели Турени. Белые женские чепцы, как грибы, усеивали поля. Время от времени мы проезжали мимо групп женщин, бредущих по обочине или стоящих на земляной насыпи, окаймлявшей одну из сторон дороги. И везде только женщины, глазеющие на берлин. Я недоумевала: а где же мужчины? Невыразительные женские лица с широко открытыми глазами производили впечатление тупости, которое отнюдь не смягчали незатейливые одежды и неуклюжие деревянные башмаки. Из-за этих сабо казалось, что ноги крестьянок, а может быть, и все тела целиком вырублены из окаменевшей древесины. Я слегка помахала женщинам рукой – они не ответили, наверно из-за благоговейного страха, а не от какой-то врожденной неотесанности. Настроение мое резко испортилось: уж если я что-нибудь и знала в окружающем мире, так это женщин-работниц. Я откинулась на сиденье, вновь преисполненная решимости при первой же возможности избавиться от берлина и нанять карету более легкую, быструю и не такую претенциозную.
На этом отрезке пути дорога была хорошая и широкая, река находилась все время в пределах видимости, мы часто ехали вдоль берега. Путешествие через Турень оказалось легким и быстрым.
Тур расположен неподалеку от Анже, и мы достигли его в середине третьего дня пути. Мы могли бы прибыть и раньше, но я приказывала Мишелю задержаться то здесь, то там: полюбоваться открывающейся перспективой, подивиться на рыночные товары, а еще пару раз ему приходилось останавливаться, потому что он пока не оправился от последствий выпитого.
Сразу же при въезде в город я была очарована набережной, к счастью ничуть не напоминающей о мерзости, которую мы наблюдали в Нанте. Никакой торговли, полное отсутствие сваленных в кучу тюков и бочек, черных мачт, поднимающихся в зеленовато-голубое небо, никаких портовых попрошаек, вскакивающих на подножку кареты в надежде получить милостыню. Было, конечно, несколько медленно ползущих барж, которые одним видом своим напоминали о лени полуденных часов в разгар лета.
В целом город запомнился мне гармонией человеческого труда и природы. Много садов, виноградников, вилл со скользкими от мха стенами, алая поросль вьющихся растений, плющ-лапчатка. Среди домов простых обитателей Тура там и здесь высились жилища богатеев с остроконечными крышами и башенками. И конечно же, в городе был собор.
В тот день я бродила по улицам, почти не испытывая страха, стараясь вести себя как настоящий путешественник. Любовалась живописными башнями собора, высящегося на Плас-де-Аркевеше. Войдя в узкий проулок, затененный устремленными ввысь контрфорсами и нависающими горгульями, я добралась, овеваемая прохладой церковных стен, до скрытых в углублении дверей в три человеческих роста. Наверху в своих гнездах ворковали неяркого оперения голуби. Старые привычки дают о себе знать. Так и случилось: когда я вошла позже в церковь, все в ней показалось мне знакомым, раз и навсегда устоявшимся. Я вдыхала густой воздух, пахнущий ладаном и увядшими цветами, трогала деревянные скамьи, отшлифованные до блеска несколькими поколениями верующих, смотрела на пестрые блики от витражей, густо покрытых вековой пылью, на ярко начищенную кружку для пожертвований, на холодные, но в то же время полные сострадания лица статуй.
Снаружи собор показался мне потускневшим и потемневшим от времени, перегруженным скверными скульптурами и громоздкими контрфорсами, в высшей степени готическим, почти до гротеска, – мне он понравился. На вделанной в стену табличке я прочла, что собор начал возводиться в 1170 году и завершен почти четыреста лет спустя, но, несмотря на такой разрыв в датах, он казался мне образцом незатейливой архитектурной гармонии.
