– А как же немой?
– Ах да, немой… С ним ничего не случилось. Он просто побрел прочь под градом камней, унося все свои земные богатства в грязном холщовом узелке, перекинутом через плечо .
– А его душа?
– Не подверглась воздействию .
– Значит, обряд он не…
– «Полон трескучих слов и ничего не значит»
[116]
. Видишь ли, подобные ритуалы, если они вообще действенны, должен совершать тот, кто сам «чист». В описании обрядов римской католической церкви там, где речь идет об изгнании дьявола, ясно сказано, что священник, читающий текст ритуала, должен быть чист .
– А монсеньор?
– Он не был чист , – решительно заявила Мадлен. – Как и многие другие. Сдается мне, те образцы, которых требует придерживаться церковь, весьма далеки от жизни. И заметь: я не ищу никаких оправданий тем, кто нечист.
– А что немой?
– Не изменился, если говорить о состоянии его души. Я уже тебе говорила…
– Да. Но ему-то ты сказала об этом? Если он не утратил веру, то тогда…
– Нет, не сказала. Ты должна понять, что я сама была крайне разочарована, потому что не узнала ничего нового. И я вовсе не склонна вселять уверенность в смертных – для их же блага: ведь никто не страдает так, как ты, знающаяся с духами .
– Да, но…
– Прекрати, ведьма! Что сделано, то сделано, а всем, о ком я тебе рассказала, давно уже воздано по заслугам. Или ты хочешь, чтобы я повернула вспять время и поговорила с немым?
Я промолчала.
– Но все же я верю, что в этом обряде что-то есть , – сказала Мадлен. – Я давно задавала себе вопрос: а каково будет действие этого или подобного ему ритуала, если его будет исполнять тот, кто чист? Чист, как ты.
Мы по-прежнему стояли на коленях плечом к плечу. Собор был теперь пуст и почти темен: в витражных стеклах пламенел последний луч дня. Я подняла голову, чтобы взглянуть на окна, но тут Мадлен внезапно покинула свое телесное обиталище, и рыжеволосый труп рухнул на меня, как срубленное дерево! Я выбралась из-под него и увидела, что Мадлен стоит в центральном проходе церкви, как всегда растрепанная, в своих погребальных одеждах. Я отчетливо видела на горле рваную рану, кровь теперь ее не скрывала, и от этого она выглядела еще ужасней. Но там… выше… словно плавало красивое бесплотное лицо, навеки юное, как маска, надетая на дряхлую душу.
Мадлен выдерживала мой взгляд так долго, что я уже была готова отвести его.
– А что же будет с ней?
Труп лежал, коченея, на жесткой скамье. От него шел запах, который у меня нет никакого желания описывать, особенно сейчас, когда подо мной волнуется море.
Мадлен ничего не ответила, сказав лишь:
– Я ухожу, ведьма. Полагаю, ты последуешь моему примеру. Нам надо обсудить распорядок действий . – Слившись с тенями, она исчезла.
«Чист, как ты». Ее слова эхом отдавались в моей голове, когда я шла по центральному проходу к дверям собора. Я слышала эти слова снова и снова, когда украдкой пробиралась к берлину, слышала их, когда мы вновь выехали этой ночью на прибрежную дорогу.
ГЛАВА 33 Я просыпаюсь и удивляюсь
Мы провели в пути уже несколько дней, держась, главным образом, течения Луары. Дорога, которой мы следовали, была не самая прямая: после Анже мы ехали, пожалуй, скорее на восток. Позднее мы изменим своей приверженности к Луаре в пользу Роны и, таким образом, повернем прямо на юг. Конечно, не я планировала наш маршрут – этим занимался отец Луи. И хотя я иногда требовала остановиться здесь или там, чтобы хоть изредка провести ночь в нормальной постели, скорость нашего продвижения определялась лунным календарем – ведь нам необходимо было достичь перекрестка дорог до новолуния: оно, как мне сказали, поможет в том, что я собиралась сделать. Если же пропустить новолуние, придется дожидаться повторения лунного цикла. Этого я не хотела: раз уж я поехала, значит, поехала.
Вот почему мне предстояло позаботиться, чтобы мы достигли к новолунию того уголка Прованса, где призраки прожили свои подлинные, смертные жизни. И там, у перекрестка, где хоронят самоубийц, за пределами разрушенного города, имя которого я не стану называть, во мраке, когда луна повернется к нам своей темной стороной, я сделаю что смогу, чтобы освободить Мадлен, а потом… По правде сказать, я не знала, что буду делать потом.
Сновидения, которые я так неосторожно вызвала по пути из Рена, вконец меня опустошили. Дыхание долго еще оставалось затрудненным, сердце стучало с перебоями, в руках и ногах накопилась усталость, которую я могла объяснить лишь предшествующим напряжением сил. Пророческий сон сбил меня с толку, так же, впрочем, как и все то, что я сделала для Мадлен в Анже, и все, что узнала в Туре. Короче говоря, я невероятно устала.
Я взяла карту и попыталась, впрочем безуспешно, определить наше местонахождение, отыскав Бурж. О времени я не имела ни малейшего представления, видела лишь, что луна стоит высоко и ночь в самом разгаре. Alors
[117]
, я сидела в карете вялая, умиротворенная, любуясь игрой лунного света на водной глади, время от времени задремывая.
При ярком синем свете луны, залившем землю, мы проехали бледно-призрачный Блуа (только потом я узнала, что это был Блуа, расположенный севернее от предполагаемого маршрута, на берегу Луары). Фасады зданий светились, прибрежные тополя склонялись, чтобы полюбоваться собой в отливающей серебром реке. Узкие извилистые улочки круто поднимались от реки и терялись из виду. Над городом нависал большой замок, светившийся как вторая луна. Бревенчатая гостиница у реки манила меня, но нет… Мы проследовали дальше.
Сейчас, глядя на карту, я вижу, что мы, наверно, проезжали Амбуаз еще до Блуа. Я этого не помню, хотя с картой не поспоришь… Но я так устала, поэтому та ночь не отложилась четко в моей памяти, ведь и маршрут наш тоже не отличался четкостью – приходилось петлять из-за призраков.
…А впрочем – нет: я припоминаю Амбуаз. Я действительно могла разглядеть темную громаду замка над рекой, его бойницы, выступы и галереи, окна в нишах, его затененный профиль, изрезанный machicoulis
[118]
, на которые выкатывались маленькие пушки, защищавшие замок во времена Средневековья. Глядя на все это сквозь тяжелые веки, я не жалела, что мы проезжаем мимо, – может быть, мне вспомнилась история: именно с балконов замка в Амбуазе были выставлены, как мрачное украшение, головы гугенотов после раскрытия давнего заговора в Ла-Реноди. Тишина той ночи в Амбуазе, который мы проезжали по берегу реки, напоминала о молчании этих отрубленных голов. Наверно, я боялась, что они заговорят в моих снах.
