И вдруг я отчетливо осознала: я – одна из тех ведьм. Я – то самое «абсолютное зло», которого они так долго ждали.
Рассвет становился ближе и ближе, а вместе с ним близилась смерть. Но не моя участь меня страшила, тут все было ясно, а долгие часы, которые мне предстояло провести в ожидании неизбежного. Я погасила свечу. Лучше ее приберечь. Зажгу потом, если понадобится. Теперь мне хотелось мрака звездной и лунной ночи, хотелось затеряться в черных, тенистых глубинах библиотеки. Я закрыла глаза. Темнота сгустилась еще сильнее.
Чтобы не свалиться, если засну, со стула на соломенный тюфяк, чего мне совсем не хотелось, я опять положила голову на стол. Долгожданный сон пришел неожиданно. Я спала крепко, хотя не могу сказать, как долго. Несколько часов? А может, минут? Часов, чтобы следить за временем, у меня не было, а по движению луны о нем судить сложно, во всяком случае мне.
Меня разбудил звук льющейся воды. Что это? Плеск о берег далеких волн? Струи фонтана? Однако нет здесь никакого фонтана… Дождь. Неужели пошел дождь? Нет… Я прислушалась. Где-то, без сомнения, течет вода или что-то жидкое. Из одного сосуда в другой. При тусклом свете луны почти ничего не разглядеть. Но что это там, во мраке, окутавшем дальний угол библиотеки, среди сгустившихся теней? Я поморгала слипающимися от недавнего сна ресницами, ожидая, когда глаза мои лучше привыкнут к темноте. Мне показалось, что тени движутся… Да, совершенно верно! Причем – как тени, отбрасываемые какими-то реальными объектами, движения и очертания которых они повторяют. Нет, успокаивала я себя это самые простые тени. Обыкновенные. Совсем не такие, как те, что я видела в галерее. Вне всяких сомнений. Увиденное там отличалось тем, что в тенях на галерее пряталось нечто и я ощущала его присутствие. Нынешние тени вовсе не живые , как те, прежние. Я пробовала не обращать на них внимания, говоря себе, что виною всему обманчивая игра лунного света.
Лунный свет; он сочился сквозь легкое, дымчатое облачко, а сама спрятавшаяся за ним луна казалась изумительной, совершенной формы жемчужиною на драгоценной фероньере, мерцающей на сине-фиолетовом челе неба. Глядя на луну, я вспомнила не только о странных тенях в галерее, но и о крови, сочившейся из шпалеры, и о тонкой горящей синим пламенем свечке, и о красном вине с терпким, насыщенным вкусом. Странные мысли опять полезли мне в голову. Я прогоняла их прочь, но тщетно. Это было похоже на дурной сон.
Я протянула руку, нащупывая на столе подсвечник. Где-то должны быть спички… Ах да, вот же они. Я чиркаю одной из них о ножку стола, и фосфор вспыхивает.
Где я очутилась? Это совсем не та библиотека, где я недавно погрузилась во тьму. Конечно, в ней все те же четыре стены, двери, полки, открытое окно. Но стол… что стало с ним? На прежнем столе находились пустой опрокинутый кувшин, кружка со сколом, черствый хлеб и огарок свечи.
Кто-то, должно быть, прокрался сюда и оставил на столе блюдо, посреди которого восседает пара жареных фаршированных голубей, они еще теплые, источают благоухание… Чего же? Ах, ну конечно, тимьяна и вишни! А по краям тарелки выложен картофель, посыпанный зеленью и приправами! А еще на ней спаржа. Настоящее чудо, куда более вкусное, нежели манна и корзины, полные рыбы.
Хоть перемена поразила меня, я все-таки принялась за еду. Голод есть голод, а тут есть чем его утолить.
С жадностью набросившись на еду, я не сразу заметила, что столовые приборы серебряные. Вилка тяжелая-претяжелая, с массивною ручкой, украшенной затейливым узором, – скипетр, а не вилка!
Увлекшись едой, я вонзила нож в мясистую грудку второго голубя (похоже, он фарширован колбасой?) и одновременно с этим рассеянно подумала – настолько рассеянно, что даже не могу объяснить, как могла такая мысль появиться, – как хорошо было бы выпить рюмочку того вина, которое я нашла в сундуке Перонетты. Да-да, того самого вина; ах, вот бы вновь почувствовать то блаженное опьянение, почувствовать все, что угодно, только бы забыться. Но где его взять, то вино? Даже воды нет, я ее пролила. Но когда я взялась за кувшин – теперь этот уродец стоял у меня под рукой, – то ощутила его тяжесть: он оказался наполнен до краев… А кружка перевернута кверху дном. Рядом с нею стоит другая, теперь это настоящий кубок, поблескивающий в свете свечи. Я налила… но не воду – это вино!
Я предпочитаю ни о чем не задумываться и со всем пылом отдаюсь исполнению собственных желаний. Удивление быстро уступает место умиротворенности, а она, в свою очередь, сменяется признательностью , с которой я принимаю все те дары, которыми осыпает меня таинственный некто… или нечто ?
Доев голубей, я принимаюсь обсасывать косточки: мне теперь не до хороших манер. Затем одну за другой уплетаю все картофелины, потом приходит черед спаржи. И лишь когда я уплела все на тарелке, на ней становится виден какой-то рисунок. Тот самый, что и на вилке. Именно так. Посреди тарелки темно-синяя буква «S», в нижнем завитке которой с довольным видом сидит большая жирная жаба. «Как странно», – подумала я. Но мне-то что за дело?
Постепенно мой разум вновь обрел способность судить здраво. Еда… Тут я напомнила себе о существовании обычая предоставлять осужденному на смерть последнюю трапезу, хотя, конечно же, она редко бывает настолько роскошной, как та, которую я обнаружила на библиотечном столе. Нет, пожалуй, тут все пока сходится. Собственно, я этого даже могла ожидать. Наверное, в монастырь вернулась Мария-Эдита, которая здесь одна способна готовить такие деликатесы. А если так оно и есть, то это значит, что ей удалось привлечь к моим бедам внимание кого-то за стенами монастыря, кого-то влиятельного, и… Но как ни хотелось мне верить в это, надеяться, я понимала, что это неправда, пустые мечты.
Я начала размышлять обо всех этих странных явлениях, о тенях, о внезапном и бесшумном появлении множества вещей – и вдруг увидела, что на дальнем конце стола, там, куда почти не ложится свет свечи, навалены… книги . Я больше ни в чем не могла быть уверена. Что, если их снял с полок все тот же милосердный тюремщик, принесший еду?
Заметила я и то, что в подсвечнике вместо прежней, наполовину оплывшей свечи стоит новая – большая, горящая ровным высоким пламенем. При ее свете я опять увидела тени в темном углу библиотеки. Я ожидала, что вот-вот они станут живыми, одушевленными, как те, которые я наблюдала вместе со своею наперсницей. Но ничего не происходило, совсем ничего. Затем в темноте, где-то на уровне пола, раздались какие-то неясные звуки. Там происходило какое-то движение. Я прислушалась: похоже на клацание когтей по каменному полу.
Я стала убеждать себя, что там крыса; временами в С*** случались целые нашествия крыс, ни одна из девиц не решалась ходить по монастырю в темное время без фонаря и увесистой палки. Когда мне это наконец удалось, моим вниманием вновь завладели книги.
Они лежали слишком далеко, и потому я не могла прочесть надписи даже на тех немногих корешках, которые были обращены ко мне. Так что я предпочла посмотреть на полки, чтобы определить, с какой из них они взяты. Ах, думала я, только бы не с одной из тех, на которых стоит история ордена. Ведь чтение – любимейшее из моих занятий, но мне в последнюю мою ночь едва ли доставит удовольствие читать подшивки свидетельств о смерти и переплетенные списки неведомых мертвецов, написанные на ломкой бумаге, испещренной пятнами и разводами, словно кожа больного экземой. Но нет, с тех полок, похоже, ничего не взяли. С надеждой я взглянула на нижнюю полку, где некогда присмотрела несколько спрятанных там романов, страницы которых были замусолены пальцами нескольких поколений девиц и монахинь. Но и эту полку не потревожили. Да и на всех остальных покрывающая их серая пыль матово поблескивала в тусклом свете свечи ровным нетронутым слоем. Я так и не смогла обнаружить ни одного места, с которого могли быть взяты эти книги, но ведь я видела лишь то, что находилось в поле моего зрения, а многие полки тонули во мраке, окутывавшем дальнюю часть библиотеки.
