И вот, когда после первого акта пантомимы занавес опустился, Элайза Арнолд наткнулась на рабочего сцены. Этот рабочий – «мальчонка», по ее словам, «кровь с молоком, настоящий живчик, просто прыскал здоровьем» – оказался с ней бок о бок. Оставаясь невидимой, она сумела так его перепугать, что он затрясся будто осиновый лист и «отрекся от престола своих обязанностей»; она же завладела вверенным ему канатом, который соединялся с цепью, удерживавшей канделябр внутри разбойничьей пещеры – декорации первого акта. Юноша успел потушить только одну из пары масляных ламп.
– Сама не знаю как, но я стала поднимать эту горящую лампу вверх. (Руки у меня были тогда еще целы и невредимы.) Я поднимала ее все выше и выше, прямиком к балкам, откуда свисали наши театральные задники, пропитанные маслом и густо размалеванные красками. Канат зацепился за какой-то выступ. Дернув за него посильнее, я невзначай раскачала канделябр – и… – Элайза Арнолд расплылась в простодушной улыбке застенчивой инженю и, взмахнув своими чудовищными руками, крутанула запястьями, словно желая этим простым жестом стряхнуть всякое воспоминание о смерти. – Это было началом конца. А тем временем по ту сторону занавеса, на авансцене, скрипач наяривал на своей скрипке.
11
Город муки
– Вначале, – продолжала Элайза Арнолд, – идиоты приняли посыпавшиеся на авансцену горящие угли за новый световой эффект. Они принялись охать и ахать от удивления, восторженно захлопали в ладоши и никак не могли уняться, даже когда Хопкинс – этот бездарный козел, который исполнял роль Раймонда, – выскочил из-за кулис с криком: «Пожар!» Зрители зачарованно продолжали следить за падающим огнем в ожидании дальнейших приятных сюрпризов.
– Мы думали, это все по пьесе, – поддакнула из-под вуали Мама Венера.
Она явилась в театр пораньше, захватив с собой двух подружек.
– Фанни, – предалась воспоминаниям Мама Венера, – ага, и Плезантс. – Ну да, Плезантс. Эх, детка, второй такой раскрасавицы, как Плезантс, и не сыскать было. Мы пришли в театр до Старков, кое-какие дела у меня там были. Я ведь тогда жила в доме Гренвилла Старка. Это получше, чем в деревне горбатиться от зари до зари – то хлопок собирать, то еще что. Я была служанкой у хозяйки – она со мной сносно обращалась, по большей части.
– Сносно! – возмутилась Элайза. – Это с тобой-то сносно обращались? – Накинувшись на Маму Венеру, она повернулась ко мне спиной. – Ну не с души ли воротит эдакое слышать? Уши вянут от негритянского трепа, тошно мне – мочи нет! По правде говоря, это… Ладно, Венера, давай дальше.
Маму Венеру отправили в театр до прихода туда семейства Старков. Ее хозяйка, София Старк, принимала в тот вечер гостей, и все должно было быть подготовлено наилучшим образом – бархатные сиденья кресел почищены щеткой и покрыты кружевными и атласными накидками; в самый последний момент надо было побрызгать розовой водой, а на каждом кресле предписывалось подержать противни с раскаленными углями, чтобы подушечки как следует прогрелись.
Справиться с этими хлопотами Маме Венере помогали Фанни и Плезантс.
– Ох и порезвились же мы в тот вечер! Плезантс уселась у края ложи и напустила на себя важный вид, будто цаца какая. А что Фанни вытворяла – господь не приведи.
С появлением первых зрителей Фанни и Плезантс пришлось покинуть здание театра через боковой выход. Потом они взобрались по наружной лестнице на галерку, где собиралась вся компания. Маме Венере не терпелось к ней присоединиться.
– Вот-вот, – съязвила Элайза, – там бы ты и свиделась со своим кавалером.
– Да помолчи ты! – вскинулась было Мама Венера, но Элайза не унималась:
– У нашей мамочки был кавалер, был-был. Звали его Мейсон, братец той самой Плезантс. Думаю, они «сладили» (так у них это называется), если только… Короче, собирались пожениться.
– Помолчи, – повторила Мама Венера, но теперь, когда его имя было произнесено, она кое-что о Мейсоне поведала: в семье он был средним из пяти детей, и его отдали в услужение некоему Криттендену, владельцу лесопилки на берегу реки. – Мейсон, – добавила Мама Венера с гордостью, – вел у него конторские книги.
Элайза дала понять об испытанном парочкой счастье мимическим изображением их любимого танца. Смысл ее затеи уловить было трудно. Прищелкивая языком, призрак попеременно ударял руками то о плечи, то о колени, разводя их в стороны и снова сводя со стуком вместе, причем из межножья потянуло самой что ни на есть мерзейшей вонью.
– Это джуба, – прокричала Элайза. – Никто из чернокожих не отплясывал джубу лучше, чем Мать Венера и ее красавчик Мейсон.
Мама Венера упрашивала свою хозяйку разрешить ей подняться на галерку, где все уже были в сборе, но для Софии Старк тот вечер ознаменовался настоящим светским торжеством. Она посещала театр в сопровождении бравого лейтенанта Гиббона – сына героя Революции, который и сам геройски отличился в войне с Триполитанией, Джейкоба и Сьюз Ван Эйнов, принявших наконец многократно повторенное приглашение посмотреть спектакль из ложи Старков. Но нет, Мама обязана была находиться под рукой, готовая услужить гостям. Ей поручалось также следить за юным мастером Джорджем Старком двенадцати лет, страшным непоседой и неисправимым озорником.
– Отпусти она меня на галерку, я бы уж как-нибудь, хоть полуживая, а из театра бы да выбралась.
Потолочное покрытие в театре отсутствовало, просмоленная дранка была прибита прямо к сосновым стропилам. На фасаде здания, если смотреть на него с Академи-сквер, на высоте третьего этажа, как раз над галеркой, имелось декоративное окно – an oeilde-boeuf
[41]
, – где, словно в печи, образовалась мощная тяга. Пламя, охватившее сцену, где пылали клочья занавеса, перекинулось на костюмерную и склад бутафорского реквизита. Языки огромного разбушевавшегося погребального костра со страшной силой устремились в это одно-единственное окошко. Таким образом, сидевшие на галерке увидели огонь первыми и первыми бросились спасаться бегством.
Рабам и слугам, пояснила Мама Венера (почти всем из тех, кто там находился), удалось выжить. Заметив огненные языки, лизавшие подвесные декорации, они ринулись вниз по той самой лестнице, которая предназначалась для изоляции их от общества белых.
Странно, но Мама Венера и Элайза пустились вдруг обсуждать, каким оказалось само представление, словно не решались описывать дальнейшее. Я настойчиво их поторопила, и Мама Венера взялась за подробное повествование.
В партере и в трех рядах лож люди замешкались. Взметнувшееся пламя они увидели последними, а до того, захваченные магией театра, не могли поверить в то, что происходило на самом деле. Зрители повскакали с мест, только когда занялся алый занавес. Послышались пронзительные крики. Через боковые окошечки виден был исход чернокожих с галерки, который, благодаря планировке здания, совершался организованно – узкая лестница, прикрепленная к внешней кирпичной стене, позволяла спускаться вниз лишь по одному. Внутри же театра возникла паника. Хаос не заставил себя ждать.
