– Мне показалось… это не более чем причуда воображения, что одна из сестер вскоре нас покинет.
– Не может быть, – воскликнула я, поскольку подумала, что жизнь в доме течет упорядоченно и за время моего пребывания никто из ведьм не поселился и не отбыл. – Кто это? Которая… которая из ведьм?
Моя тревога не встретила у Герцогини отклика; в ответ на неловкий вопрос она усмехнулась. И, щелкнув веером, добавила:
– Ничего особенного, дорогая. Сестры – осмелюсь ли назвать их дочерьми? – они… они приходят и уходят. – Повернувшись ко мне, она стрельнула глазом так мимолетно, что я уловила его уже на излете. И снова этот смех, такой утонченный и в то же время твердый – как железо, превращенное в филигрань. – И это, душечка, меня как раз устраивает… По данному поводу у меня возникает вопрос. Не пожелаешь ли ты занять освободившиеся апартаменты?
Запинаясь, я выложила правду: планов у меня нет, сколько пробуду, не знаю, собираюсь ли и когда… не знаю тоже. Enfin, где мое место? С этими менадами, среди этих сластолюбцев? Какие уроки, по замыслу Себастьяны, надлежало мне усвоить в Киприан-хаусе? Так много вопросов, и…
– Да. Да, конечно, – пролепетала я испросила: – Но, Герцогиня… если я вселюсь в апартаменты, это предполагает… предполагает…
– Конечно, если пожелаешь сама. Но, дорогая Аш, можно, я скажу начистоту?
– Пожалуйста.
– Боюсь… боюсь, при твоих особенностях как бы нам не лишиться доходов.
Мы повернулись друг к другу. Встретились взглядами. Расхохотались и так крепко обнялись, что и сестры, и кавалеры замерли и уставились на нас.
– Отыщутся, конечно, и такие, – продолжила Герцогиня, – кому твои разносторонние дарования придутся по вкусу, но я отнюдь не уверена, что подобные личности желательны в наших респектабельных гостиных, tu comprends?
Я поняла. Более того, ни природная склонность, ни алчность, ни нужда не побуждали меня… заняться этим ремеслом. Мой вздох облегчения обозначил бы это достаточно недвусмысленно, если бы Герцогиня хоть сколько-нибудь сомневалась.
Я поблагодарила Герцогиню и сказала, что подумаю о ее любезном предложении, а затем, молча сидя рядом с ней, принялась оглядывать сестер и гадать, кто из них покинет Киприанхаус и как скоро. Я не успела зайти далеко в своих предположениях (задумалась о Лил Осе или Лидии – не скопилось ли у них достаточно денег), так как дверь красной гостиной внезапно скользнула в сторону и Сара впустила гостя – одного из немногих, кто заслуживал приема в этом парадном помещении.
Не имею права называть его имя, но этот человек следовал в юности дуэльному кодексу, и из-за его пули молодая республика лишилась некоего известного федералиста; он же предстал в Ричмонде перед судом за государственную измену, и тот самый Джон Маршалл, что взирал на меня в церкви Поминовения, вынес ему оправдательный приговор. Седой, статный для своих семидесяти пяти или восьмидесяти лет, он улыбался Герцогине. Кавалеры, все как один, посерьезнели и притихли. Пианино продолжало играть, и под его бренчанье легкой, я бы сказала, летящей походкой в гостиную вступил тот, кого я обозначу инициалами со звездочками: А**** Б***.
Я узнала его не по лицу а, скорее, по титулу, так как Герцогиня произнесла: «Добро пожаловать, господин вице-президент» – и протянула унизанную кольцами руку. Только тут я осознала, что нахожусь в обществе Аарона Берра и…
О, merde!
[113]
Вырвалось все-таки, а я терпеть не могу пачкать книгу, выскабливая чернильную запись. Ладно, так тому и быть. Да, в тот вечер Киприан-хаус посетил сам Аарон Берр, и явился он туда не в первый раз; я поняла это по его глубокому поклону и приветствию:
– Моя Аспазия, Сафо, моя Фрина, давненько не бывал я в этих благословенных чертогах.
– Аарон, дорогой, – Герцогинин локоть незаметно въехал миг в бок, – вы представить себе не можете, что за благословение сошло на мои чертоги. Ваша супруга… Где она нынче пребывает?
Берр не услышал этот вопрос, словно в нем заключалось что-то неприличное.
– Нынче, Линор, я склоняю колени перед вами.
И в самом деле он опустился на одно колено, Эли тем временем шагнул вперед. Фишю Герцогини была отстегнута и дань принесена. Герцогиня качнулась ко мне, и я должна была ее поддержать, наблюдая, как старик коснулся поцелуем ее груди, а вернее, к ней присосался. Губы у него были иссохшие, длинный розовый язык заострен на конце, так что мне пришло на ум сравнение с собачьим органом и я так широко улыбнулась, что сам вице-президент не мог не ухмыльнуться в ответ. Герцогиня на меня шикнула, хотя, конечно, вслух я ничего не произнесла.
К принесенной дани Берр сделал добавку. Он вынул из парчовой жилетки крохотный мешочек красного бархата и оттуда, в свою очередь, извлек кольцо. В этом кольце, сказал он, «карат как кроликов в садке». Кольцо в самом деле было большое, и село оно на указательный палец Герцогининой левой руки, над ободком с рядом пресноводных жемчужин. «Это не более чем пустячное приношение моей прежней Линор», – пояснил он. Оплаченное, как я узнала впоследствии, его «нынешней» женой, вдовой Джумел, женщиной с сомнительной репутацией; некогда она занималась тем же ремеслом, что и Герцогиня, но впоследствии приобрела внушительное богатство и известность. Брак этот оказался несчастливым; мадам Джумел заключила с Берром сделку: ее деньги в обмен на его славное (или бесславное) имя, но через несколько лет, когда он лежал на смертном одре, она с ним развелась.
– Я так благодарна тебе, Аарон, – защебетала Герцогиня, – так благодарна.
Что касается ее благодарности… ну ладно. Еще до назначенного часа Герцогиня отослала из красной гостиной всех, включая Эли, который, как мне показалось, задвинул дверь с протестующим хлопком. Что до меня, то я радовалась позволению вернуться в ателье; мне нисколько не хотелось наблюдать – через маску или другими средствами – за тем, как престарелый Аарон Берр умножит принесенные Герцогине дары.
В воскресенье, понедельник и вторник suivants
[114]
я одна прислуживала Герцогине в фиолетовой гостиной; Адалин не показывалась на глаза и даже питалась не в столовой, а у себя. Незадолго до нашей среды Герцогиня велела мне вечерами переходить от маски к маске и искать мужчину, которым бы я восхитилась. Нужен мужчина, сказала она. Мужчина, которого мы используем, а потом, при помощи Синдереллиного вина, заставим его молчать.
Выполняя указание, я высматривала такого мужчину, но то, что я видела, мне не нравилось.
Бертис. Бертис, по четыре вечера из каждых шести. Бертис, выпотрошенный Лил Осой, которая почти убедила меня в том, что любит юношу. Однажды я наблюдала, как он зачитывал Лил Осе признание в любви, то есть он упорядочил свои мысли и затиснул их (как колбасу) в несколько метрических строчек. К тому же он одарил Лил Осу своим миниатюрным портретом, заказанным у мистера Пила (Рембрандта Пила), студия которого располагалась в двух кварталах от Киприан-хауса. Благодаря этому подношению любовный спектакль с возвышенного тона скатился на вульгарный. От этого фарса мне сделалось грустно, и я перестала подходить к маске Лил Осы, когда в ее покоях был Бертис. И еще я стала меньше любить Лил Осу, уж слишком беззащитную она избрала себе жертву. Герцогиня сказала об этом недалеком юноше: «Похоже, у него в голове живут только две идеи, и размножиться они не собираются».
