– Говорят, ты можешь видеть далекое будущее и предсказывать людям их судьбу, – после непродолжительного молчания обратился к Сирре Абдул-Азис. – Скажи мне, что видишь и что знаешь ты.
Мансур шепнул ей сообразный его планам ответ, но каков был его ужас, когда Сирра, которая всегда понимала и буквально повторяла его слова, на этот раз заговорила совсем другое – он едва верил своим ушам. Что случилось? Что он услышал?
Сирра исполнила приказание Золотой Маски.
– До наступления третьего Рамазана трон пророка опустеет, – сказала она своим неземным голосом. – Не смерть лишит повелителя правоверных престола, но человеческая рука. Враги во дворце страшнее гяуров. Затем вступит на престол Магомед Мурад под именем Мурада V, но его царствование продлится всего три месяца, затем трон пророка снова опустеет и опять не через смерть, а по воле людей. Следующий за ним Абдул-Гамид будет царствовать еще меньше, и престол пророка опять опустеет. Его займет Мехмед-Решад-эфенди.
– Замолчи! – в ужасе вскричал султан: он страшно дрожал и едва держался на ногах под гнетом этого ужасного пророчества.
Гассан был также поражен ее словами.
– Уйдем скорей из этого дома, – с трудом выговорил султан и шатаясь вышел из комнаты. – Иди за мной.
– Я ни на шаг не отступлю от вашего величества, – отвечал Гассан и вместе с султаном оставил дом софта.
По дороге Абдул-Азис быстро повернулся к следовавшему за ним Гассану и взволнованным голосом сказал:
– Теперь ты видишь, что я только для вида принял твою жертву, чтобы испытать тебя. Ты не умрешь за принца. Я желаю иметь тебя при себе. Садись со мной в карету и никому не говори о том, что ты сейчас слышал.
XVII. Лаццаро и принц
Прежде чем следовать за нитью нашего рассказа, заметим, что описанные здесь лица и события при турецком дворе хотя и могут многим показаться невероятными и даже нелепыми, однако же все до сих пор рассказанное, а также и то, что будет рассказано далее, до мельчайших подробностей строго придерживается истины. Равно и сообщенное в прошлой главе пророчество известно всему Константинополю и рассказывалось повсюду еще до его исполнения. Все события при турецком дворе уже и без всякого преувеличения так ужасны, что остается только описать их взаимную связь и причины. Что подобные происшествия еще возможны в нашем столетии, это объясняется только тем, что Турцию можно причислить скорее к владениям азиатских деспотов, чем к европейским государствам. Во всяком случае интересно проследить эти события, тем более что они, а равно и ужасы войны, описанной нами в следующих главах, занимают и волнуют всю Европу.
Теперь вернемся к нашему рассказу. Бегство Реции, из понятных нам теперь побуждений, возбудило опасения Мансура и Гамида-кади, тем более что вместе с Рецией исчез и маленький принц Саладин. Оба были равно важны для начальников могущественных кадри. Реция как последняя в роде Абассидов, вырвавшись на свободу, могла помешать и даже стать опасной для замыслов Мансура. А через обладание принцем он хотел иметь влияние на наследника престола Мурада, отца Саладина. И вдруг оба неожиданным образом ускользнули от него, да и казнь Юсуфа была отменена султаном. Хотя Мансур и принял немедленно все надлежащие меры для отыскания беглецов, но это было делом далеко не легким при обширности турецкой столицы и разъединенности ее частей, отделенных друг от друга водой.
На второй день после бегства принцесса Рошана послала своего доверенного слугу Лаццаро в развалины с поручением к шейх-уль-исламу. Грек уже несколько дней втихомолку обдумывал, как бы ему лучше устранить чудо. Он боялся Сирры, знавшей все его преступления. Если бы она обвинила его в поджоге, это могло бы дурно кончиться для него, несмотря на заступничество принцессы. Но как ему было подступиться к ней, когда она стала пророчицей? Та сверхъестественность, которая окружала личность пророчицы в глазах грека, еще более увеличивала его беспокойство. Как мог он заставить ее молчать или сделать ее безвредной, когда она раз уже воскресла из мертвых? Страшным было выражение глаз Лаццаро, когда он по пути в развалины раздумывал о средствах погубить Сирру, одна мысль о которой уже приводила его в бешенство и ужас. Желтовато-бледное лицо его казалось окаменевшим. Вся жизнь сосредотачивалась в одних глазах. При взгляде на него все видели только одни глаза, которые, казалось, имели какую-то таинственную силу, коль скоро он был в возбужденном состоянии. На Востоке настолько распространена вера в злой глаз, что о могуществе его упомянуто даже в Коране, поэтому многие были объяты ужасом при одном взгляде на глаза Лаццаро. Такое ужасное могущество, такая сатанинская сила виднелись тогда в его бешеных взглядах, что ясно было: человек этот способен на все.
Ненависть и злоба Лаццаро были направлены теперь против Сирры – но она была для него недосягаема. Если бы он только осмелился подойти к ней, он должен был опасаться быть схваченным и растерзанным ее сторожами или коленопреклоненной перед ней толпой. Он слишком хорошо знал фанатизм магометанского населения. В подобную минуту народ приходил в такое дикое бешенство, что того, кто возбудил его, на месте же побивали камнями или разрывали на куски, не допуская вмешательства кавасов. Расправа черни очень легко принимает чудовищный характер, но нигде она не склонна к фанатизму так, как в Турции. Между тем как турки в других случаях вообще обнаруживают большое хладнокровие и с трудом могут быть выведены из терпения, подобная толпа так опасна, что Лаццаро более чумы боялся ее и потому не отваживался на открытую вражду против пророчицы. Грек вообще не отдавал себе ясного отчета в том, что такое была Сирра, не знал, что и думать о ней. Он боялся ее, и это сильно мучило его, так как она была единственным существом, которого боялся Лаццаро.
В развалинах Кадри он узнал от сторожа в башне Мудрецов, что баба-Мансур в отсутствии, а Гамид-кади работает в зале Совета. Лаццаро велел доложить ему о себе и вслед за тем был введен к кади. Тот сидел у стола и писал, перед ним лежали документы. Он взял из рук грека письмо принцессы и приказал ему ждать ответа. Лаццаро поместился у дверей. Должно быть, письмо заключало в себе важное известие. Кади заботливо спрятал его, затем обратился к слуге принцессы, которого знал уже много лет. Он хорошо знал, что это грек убил сына Альманзора и привез Рецию в чертоги Смерти.
Письмо содержало, по-видимому, какое-то известие о дочери Альманзора. Гамид-кади вторично развернул и прочел его и тогда только сказал:
– Знаешь ли, что дочери Альманзора удалось убежать вместе с принцем?
– Нет, мудрый кади. Лаццаро от твоей милости впервые слышит об этом бегстве, – отвечал грек, и глаза его дико сверкнули при этих словах.
– Им удалось бежать из развалин, – продолжал кади. – Все попытки отыскать их остались без успеха.
Лаццаро гордо и презрительно улыбнулся.
– Если мудрому кади угодно будет поручить это дело мне, беглецы недолго пробудуг на свободе, – сказал он.
– Я знаю, как ты искусен в подобных делах, но на сей раз эта задача нелегкая. Чтобы облегчить тебе успех, сообщу тебе важную новость. Не мы одни разыскиваем дочь Альманзора, принц Юсуф, ослепленный ее красотой, тоже ищет ее.
