Лицо грека приняло злобное, полное ненависти выражение.
– Светлейший принц? – спросил он. – О, дочь Альманзора счастлива, нечего сказать. Красота ее находит много поклонников.
– В чем успел принц Юсуф, я не знаю, но думаю, что ему легче будет отыскать ее след. Ты можешь разузнать обо всем, предложив принцу свои услуги в этом деле.
– Так должно быть, если ты это приказываешь, мудрый кади.
– Сегодня вечером принц намерен отправиться в развалины Хебдоман для розыска дочери Альманзора. Знаешь ли ты эти развалины?
– Не во Влахернском ли они квартале, куда можно пройти через высокую арку ворот, оставив за собой большое Стамбульское кладбище?
– Да, там. Через несколько часов ты можешь встретить там принца. Постарайся подойти к нему и предложи ему свои услуги. Принц тебя знает?
– Боюсь, что светлейший принц помнит меня, впрочем, тем лучше, это еще увеличит его доверие, – отвечал Лаццаро.
– Эта местность далеко не безопасна, и слишком рискованно со стороны принца отправляться в этот притон цыган, нищих и мошенников.
– Любовь не знает опасностей, – усмехнулся грек. – Дочь Альманзора обворожила светлейшего принца. Чтобы отыскать ее, он готов идти хоть на край света.
– Узнаешь ли ты принца, если он явится туда в простом платье?
– Будь спокоен, мудрый кади, я найду светлейшего принца.
– От проживающей там сволочи можно ожидать много дурного, – с умыслом заметил кади, что хитрый грек очень хорошо понял. – Ты не хуже других знаешь, что нападения разбойников там не редкость. Отправляясь туда, принц, сам того не подозревая, подвергает себя опасности. Это отребье Востока, персидские лудильщики и нищие, зорко следят за теми, у кого есть золото и драгоценности.
– Да, смерть там не диво, – согласился Лаццаро, зловеще пожав плечами.
– Тебе предстоит отвратить несчастье. Но так как в этом костюме цыгане и мошенники легко могут принять тебя за провожатого принца и покуситься ограбить и убить также и тебя, – сказал Гамид-кади, – то советую тебе лучше переменить одежду.
– Кажется, я вполне понял тебя, мудрый кади, спешу в точности исполнить твои приказания.
– Может быть, тебе удастся через принца напасть на след дочери Альманзора. Вот все, чего я от тебя требую, ничего другого и в мыслях у меня не было, – заключил разговор осторожный кади, – ступай и сообщи мне о результатах твоей попытки.
Грек удалился с низким поклоном. Прежде всего он вернулся в Скутари и там на одном из рынков купил себе красную феску и темный кафтан. Затем он отправился в указанное ему Гамидом-кади предместье города.
От серальского шпица в Стамбуле, пройдя некоторое расстояние вдоль высоких серальских стен и тенистых платанов, прохожие достигают прежде всего того места насыпей, где проходит железная дорога. Развалившиеся башни чередуются с потрескавшимися насыпями
[20]
, здесь и там к полуразрушенным стенам прилеплен ветхий домишко, а среди щебня растут пышные кустарники. Далее на запад лежат не одни насыпи, но и большая часть предместья, стоящая на старых развалинах. Ярко выкрашенные деревянные дома с характерными балконами стоят на разбросанных в беспорядке закопченных остатках цоколя и других обломках камней, рядом зияют огромные трещины в древних каменных руинах домов, у подножия которых лепятся скособоченные хижины турецких башмачников и персидских лудильщиков. На заднем плане виднеются жалкие лачужки, местами только высятся над ними ослепительно белые минареты больших императорских мечетей.
Здесь у семи башен, по-турецки, как уже упомянуто выше, Эди-Кули, пешеходы сворачивают с берега Мраморного моря назад к Золотому Рогу вдоль огромных Юстинианских земляных валов. Тут, миновав почерневшие от времени и также обреченные на разрушение башенные колоссы, приходят к арке ворот бывшего портала святого Романа. Через несколько проломов в стенах выходят сначала на большое Стамбульское кладбище с многочисленными каменными обелисками, затем достигают Влахерна, некогда большой части города, теперь же местечка, состоящего из грязных, населенных евреями лачужек, значительную часть которых истребляют ежемесячные опустошительные пожары.
Здесь же находятся и развалины Хебдоман, притон египетских цыган, еврейских нищих и греческих мошенников. Вместе с летучими мышами и скорпионами они разделяют эти мрачные убежища, а в прекрасные весенние дни праздношатающиеся ребятишки греются на солнце, на плитах и обломках колонн, остатках прежней роскоши, прежнего великолепия греческой империи.
Как развалины Кадри на другом конце города, так и это угрюмое каменное здание ведет свое начало с того времени, когда Константинополь еще не был завоеван турками. Развалины Хебдоман состоят из группы высоких и низких стен, заросших кустарниками и вьющимися растениями, здесь и там находятся отверстия в форме остроконечного свода. Местами заметны нижние части окон. Все же вообще обрушилось, значительная часть громадных стен обвалилась и служит убежищем для разнообразнейших элементов уличной жизни Стамбула. Внутренность Хебдоманских развалин распадается на бесчисленное множество отдельных помещений, из которых большая часть закрыта сверху и наполовину завалена мусором и обломками камней, так что там образовались целые поселения, строго обособленные. Даже и над этими помещениями и там, посреди мусора и травы, живет множество бесприютных бродяг, слишком бедных и ленивых для того, чтобы за несколько пиастров нанять себе квартиру в порядочном доме.
Это – пестрое смешение всевозможных племен, костюмов, наречий и обычаев. На стенах и внизу на траве сидят и лежат смуглые цыганские ребятишки, у входов, прислонясь к стене, стоят стройные цыганские девушки, сбоку старые полунагие укротители змей и персидские фигляры сидят на шкурах зверей и с наслаждением покуривают трубки, кругом, в своих помещениях, лежат опьяневшие от опиума нищие, стараясь блаженными сновидениями заглушить свои земные бедствия. Восточные музыканты и греки бренчат на своих инструментах, дальше, вверху, на одиноком стенном выступе сидит на корточках молодой цыган и извлекает из своей скрипки глубокие, жалобные мелодии, слышанные им от отцов, национальные песни их племени.
Был уже вечер. К этому времени разноплеменные бродяги, сошедшиеся в Константинополь, подобно ночным птицам, оставляют свои дневные убежища и отправляются блуждать по городским улицам, выжидая удобного случая для грабежа или убийства. Вечерняя заря мало-помалу бледнела. Вместе с отлетом летучих мышей мошенники тоже вышли на свою ночную работу, употребляя день для сна. В это время какой-то мужчина в темном кафтане шел по дороге к вышеупомянутому убежищу всевозможных хороших и дурных бесприютных горемык. Красная повязка наподобие чалмы обвивала его голову. До развалин было еще далеко, когда под развесистым платаном он увидел лежащего человека. Человек этот, по-видимому, спал. Внешность его испугала бы всякого: с первого взгляда можно было узнать в нем разбойника. Судя по его рябому лицу и беспорядочной одежде, это был грек. Казалось, человека в красной чалме влекло к этому бродяге, он толкнул его, как будто хотел что-то сказать. Но тот, очевидно, страшно опьяневший от опиума, ничего не чувствовал и даже не пошевелился. Только незнакомец хотел повторить свою попытку разбудить его, как вдруг вблизи что-то зашевелилось, чего он прежде вовсе не заметил. Под толстым стволом платана сидел какой-то старик, поджав под себя полуобнаженные ноги, с голыми руками и плохо прикрытым туловищем. На голове у него была надета широкая грязная чалма. Чудное впечатление производило сильно загорелое от солнца, морщинистое лицо его, обрамленное длинной, белой как снег бородой, ниспадавшей на худощавую, костлявую грудь. Смуглые руки и ноги его были поразительно худы, но в то же время сильны и крепки. На шее у него висела цепочка с мощами, а ниже – дудка. Возле него в траве лежали свернувшись семь или восемь змей, головы которых почти касались голого тела старика. Неподвижно, как восковая фигура, сидел он, прислонившись спиной к дереву. Он только тогда шевельнулся, когда человек в красной чалме вторично хотел толкнуть спящего бродягу.
