– Прими это от меня в знак моей благосклонности, – тихо сказала она.
Сади обернулся и, увидев Рошану, опустился перед ней на колени.
– Благодарю, горячо благодарю тебя, принцесса! – взволнованно прошептал он, страстно целуя протянутую ему руку.
– Ты быстро исполнил свое обещание, Сади, ты возвратился победителем, ты достиг тех блестящих знаков достоинства, которые висят там, – сказала принцесса, поднимая Сади с колен. – Прими же от меня эти отличия и позволь пожелать тебе всякого счастья. Сади, этот праздник устроен в честь тебя и твоего товарища Зора-бея – и я желаю обоих вас видеть в числе моих гостей.
– Я не могу представить тебе, светлейшая принцесса, моего друга Зора-бея, он стал жертвой низкой измены, – отвечал Сади.
– Жертвой измены? Пойдем в мой будуар, Сади, и расскажи мне обо всем.
И принцесса повела Сади из маленького зеленого кабинета в соседнее помещение, немного побольше, куда слегка долетали нежные, чарующие звуки музыки.
Будуар Рошаны представлял смесь восточной пышности с европейским вкусом. Мягкие, обитые светло-пунцовой шелковой материей диваны, обтянутые дорогами коврами стены, ниши с золотыми висячими лампами – все это манило к отдыху и неге. Кругом стояли прелестные мраморные столики со всевозможными дорогими безделушками, часы из мрамора, античные вазы и различные вещи из янтаря. В середине будуара с потолка спускалась люстра, лампы которой были закрыты матовыми колпаками. У окна с тяжелыми затканными золотом занавесями стоял дорогой, отделанный золотом и перламутром письменный столик принцессы и на нем золотой письменный прибор, украшенный драгоценными камнями.
Принцесса ввела Сади в эту роскошную комнату, где они были совершенно одни, вошла в одну из полукруглых ниш и опустилась на диван. Сади, стоя перед ней на коленях, рассказал ей обо всем, что произошло между Зора и Магомет-беем.
– Ты прав, Сади, Магомет был фаворитом Мансура-эфенди, – сказала она, – шейх-уль-ислам никогда не простит Зора-бею убийства его доверенного слуги.
– Задача моя теперь – освободить Зора и низвергнуть Мансура.
– Это слишком смелый план, Сади, оставь его. Он может испортить все твое будущее.
– Когда я отправлялся в бой, ты говорила иное, принцесса, и твои слова были для меня талисманом, зачем ты на этот раз предостерегаешь меня? Будь лучше заодно с нами, помоги нам в нашем деле, оставь Мансура-эфенди, прошу тебя!
– Если ты просишь, Сади, я не могу отказать тебе, ты еще никогда не просил.
– Будь нашей союзницей, тогда дни Мансура сочтены.
– Если ты объявишь эту войну, я буду на твоей стороне, Сади.
– О, благодарю, принцесса, благодарю! – воскликнул Сади в упоении: любовь Рошаны, ее прелестный, обольстительный образ и роскошная обстановка заставили его забыть все остальное. Он был один с ней в нише полутемного будуара, он стоял на коленях перед диваном, на котором лежала Рошана, – принцесса отвечала на его любовь, он мог назвать ее своей. Его манили блеск и богатство, но еще более предполагаемая красота Рошаны и упоение этой минуты. Он обнял ее и с любовью смотрел на нее, она склонилась к нему и в ее прекрасных черных глазах сверкнуло целое море любви и блаженства.
– Любишь ли ты меня? – спрашивала она едва слышно трепетным голосом.
– Выслушай мое признание, о принцесса, да, я люблю тебя. Последние преграды между нами должны рухнуть, ты должна быть моя, безраздельно моя.
– Не спрашивай, не требуй ничего, лежи у ног моих, и жизнь будет блаженством, – шептала Рошана.
– Будь моя! Будь безраздельно моя! – страстно шептал Сади и хотел приподнять покрывало с ее лица.
Но она поспешно отстранила его руку.
– Что ты хочешь сделать? – спросила она с упреком.
– Будь моей! Дай мне взглянуть на твое лицо, дай мне поцеловать твои губы, – отвечал он, устремив на нее страстный взгляд.
– Я твоя, но не пытайся увидеть меня. Обещаю тебе все, только не это.
– Не сердись на меня, ты даешь мне так много, так согласись же быть моей.
– Я твоя, мой возлюбленный, наконец-то я в твоих объятиях, – шептала Рошана в блаженном упоении.
– А ты не дашь мне взглянуть на твое лицо? – тихо спросил Сади, обвив рукой стан принцессы.
Она поспешно опустила руку на покрывало, боясь, чтобы он не приподнял его, точно под ним скрывалась тайна. Кругом водворилась тишина. Музыка смолкла. Гости разъехались. Сади держал в своих объятиях Рошану, и оба упивались блаженством полной, взаимной любви – забыт был весь свет, забыто было все, что разделяло их, принцесса с сияющими глазами лежала в объятиях своего возлюбленного, и Сади на груди Рошаны вкушал все радости и блаженство жизни.
Но внезапный шорох пробудил его от блаженного сновидения. Рошана была в таком упоении, что ничего не слыхала, ничего не видела. Сади обернулся в сторону полутемного будуара. Ему послышался глухой голос, как бы выходящий из могилы: «Сади, вспомни о Реции». Он встал. Что такое это было? Не был ли это голос совести, напоминавший ему о покинутой девушке? Он пристально посмотрел в полутемный покой. Как будто там что-то зашевелилось. Сади казалось, что он видит все это во сне. По слабо освещенному красноватым светом будуару пронеслась как будто призрачная фигура, которая уже не раз являлась Сади, на лице ее он ясно разглядел блестящую золотую маску.
Сади со страхом вскочил.
– Что с тобой, мой возлюбленный? – тихо спросила принцесса, тоже поднявшись с места.
– Золотая Маска, – прошептал Сади, указывая на будуар.
– Тебе пригрезилось, Сади, я ничего не вижу, – сказала, улыбаясь, Рошана.
– Сади, вспомни о Реции! – прозвучало тихо, совсем тихо. Сади бросился из ниши. Комната была пуста – призрак исчез.
XXVI. Борьба из-за пророчицы
Вернемся еще раз в зал принцессы. Когда шейх-уль-ислам от султана снова вернулся к Гамиду-кади, последний обратил его внимание на то обстоятельство, что султанша Валиде разговаривала сначала с Гассаном, потом с Сади. Мансур-эфенди еще не был уверен в султанше, союз, заключенный между ними, был еще непрочен. А потому его сильно беспокоил разговор обоих офицеров с султаншей, он чувствовал, что над его головой собирается гроза. Гассан и Сади были его врагами, он знал это, и они с каждым днем приобретали все большее значение. Наибольшая же опасность грозила ему от Сирры, если она еще не была казнена за убийство старой Ганифы. Он надеялся на это и предпочел до времени не заботиться о ней.
Но вот Гамид-кади заметил, что слуга принцессы, хитрый грек Лаццаро, неподвижно стоял у пунцовой занавеси царской ложи. С этого места его не могли видеть ни султанша, ни Гассан, ни Сади, между тем как он мог ясно подслушать их разговор. Лаццаро, по-видимому, ждал здесь приказаний, на самом же деле он поместился здесь только затем, чтобы все высмотреть и подслушать. Его умысел удался, ожидание не обмануло его. Он стал свидетелем важных разговоров.
