– Я не собираюсь говорить об Абхазии.
– Почему? Вы же сказали, что это не секретная информация.
– Ты спросил, секретная ли она, а я ответил, что болезненная. Это не отрицает секретности.
– Значит, секретная? Почему вы постоянно увиливаете? Послушайте, Оп-девять, я буду откровенен. Я сейчас немного не в себе. Меня обманывали…
– Кто? Кто тебя обманывал?
– Я… я точно не знаю, но кто-то обманывал.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь, Альфред.
– Ну конечно, а что еще вам сказать? Даже если бы вы знали, о чем я говорю, вам приказано отвечать, что не знаете, да вы небось и без приказа сказали бы то же самое.
– По-моему, Альфред, ты еще не оправился от последствий…
– О, это точно. Я страдаю от последствий инь-ян! Меня похитили, я чуть не утонул, меня вытолкнули из самолета, в меня стреляли, в мой мозг залезло нечто, во что я даже не верю! Мне врали с самого начала. Сперва Майк, а теперь и вы. Может, вы мне и про мою маму врали.
– Про твою маму?
– О ее смерти. Может, она и не умерла вовсе. Может, она жива, как вы, как я, как король Пеймон.
– Альфред, твоя мама умерла, когда тебе было двенадцать и все это еще не…
– Я знаю! Или знал! Я больше не знаю, что я знаю. Я даже не знаю, чего не знаю! У меня мозги крошатся, как зачерствевший торт.
– Понимаю, – серьезно отозвался Оп-девять, глядя мне в глаза.
Только это не помогло. Я не плакал, но его лицо исказилось, как в кривом зеркале, а мочки вытянулись, как у Гуфи
[25]
.
– Но одно я знаю точно, – продолжил я. – Вы, ребята, что-то скрываете. Что-то тут не сходится.
У меня разболелась голова. Я потер виски. Комната пошла кругом. Теперь мне казалось, будто мои мозги склеены из битого стекла – вроде стакана, который выронила Бетти Таттл, когда мистер Нидлмайер сообщил, что я унаследовал четыреста миллионов долларов.
– Да, не сходится. Вы чего-то недоговариваете, а это все равно что обманывать, даже если не обманывать.
– Обманывать, не обманывая?
– В этом же нет никакого смысла. Почему я здесь? Зачем вы меня сюда привезли? Я пятнадцатилетний пацан, у меня нет никаких навыков для участия в супермиссии по поимке Майка и возвращению Святой Чаши. Скажите мне, Оп-девять, зачем я здесь? Назовите хоть одну причину, тогда я заткнусь, и мы пойдем за Майком, если, конечно, ради этого и прилетели сюда со скоростью четыре тысячи миль в час, потому что бездействуем самым загадочным образом. Почему мы торчим в этом номере? Вот что я хочу знать.
– Мы ждем наступления ночи.
– Ну так сейчас почти семь. Солнце уже садится.
– Тогда нам пора.
– Вы не ответили на мой вопрос.
– Ты сам предложил пойти.
– Я предложил?
Оп-девять кивнул. Я на секунду задумался.
– Не помню такого.
Я сполз по двери, уперся задом в ковер, уронил голову на руки и закрыл глаза. Запахло чем-то непонятным, противно так, как воняют гнилые фрукты. Я понюхал ладонь. Запах исходил от меня. Я пах как гнилой банан. Путом так не разит (я не помнил, чтобы принимал душ после «Пандоры», хотя на мою память не стоило полагаться). Так что же это за запах? Я слышал, что так бывает при гангрене, когда мясо гниет аж до костей и вонь стоит страшная. Вдруг у меня началась гангрена? Может, врос ноготь и развилась инфекция? Почему я гнию? Или это происходит у меня в голове? Может быть, в склеенный стакан просачивается что-то гнилое?
Оп-девять тронул меня за плечо.
– Я в беде? – всхлипнул я. – Со мною происходит что-то очень плохое.
– Думаю, да, Альфред.
– Это потому, что я посмотрел ему в глаза.
Я вспомнил, как Карл корчился на песке в Сахаре, орал что-то бессвязное и раздирал себе лицо.
– Возможно.
– Так да или нет? Вы же демонолог!
– Альфред… – тихо сказал Оп-девять и похлопал меня по плечу. – Альфред, скоро все кончится.
– Этого-то я и боюсь.
36
Перед выходом из номера Оп-девять переоделся. Он надел мятый пиджак и галстук в горчичного цвета пятнах, после чего стал похож на типичного школьного завуча или на продавца дешевых подержанных машин.
Когда мы спустились, работник отеля подогнал к парадному входу наш «таурус». Оп-девять сунул ему пятьдесят долларов одной бумажкой. Мне показалось, что для того, кто путешествует инкогнито, это слишком широкий жест, который не сочетается ни с его прикидом, ни с нашей машиной. После таких чаевых этот парень наверняка нас запомнит.
Оп-девять снова выехал на федеральную трассу и взял курс на север. Моросил холодный дождик. По пути я заметил пару машин, которые вынесло со скользкой дороги. На заиндевевшем лобовом стекле играли отблески красно-желтых аварийных огней.
– Как ты себя чувствуешь? – поинтересовался Оп-девять.
– Не очень.
Он хмыкнул и ничего не добавил. Казалось, он целиком сосредоточен на дороге или на том, что ждало нас в конце пути.
– Куда мы едем? – спросил я.
– В Эванстон, это к северу от Чикаго.
– Майк живет в Эванстоне?
– Его мать. У всех, Альфред, у всех без исключения есть слабые места. Болевые точки, если угодно. Для Гиены эта точка – его мать.
– И что вы собираетесь сделать с его матерью, Оп-девять?
– Я не говорил, что собираюсь с ней что-то делать.
– Я читал Девятый раздел. Вам разрешено сделать с ней все, что заблагорассудится.
Оп-девять промолчал.
– Вы можете убить ее, если захотите.
– Я не захочу убивать ее. Альфред, тот факт, что мне предоставлена известная свобода, не означает, что я получаю от этого удовольствие. Это большая ответственность и тяжелое бремя.
– Да уж. Изображать Бога всегда тяжело.
– Я не просил, чтобы меня сделали агентом, не соблюдающим протокол.
– Дело не в этом, – ответил я, – А в том, что если для обнаружения Майка вам понадобится причинить ей боль или даже убить, вы это сделаете. Невинная старушка. Вы не станете ее убивать, но можете.
– А ты не убил бы, когда на кону весь мир?
Это следовало обдумать, но размышления давались мне с великим трудом. С того момента, как я очнулся в штаб-квартире АМПНА, у меня постоянно болела голова. Правда, после срыва в гостиничном номере мне стало немного лучше. К запаху гнилых фруктов можно привыкнуть, но вот соображал я еще не очень.
