Мы проехали мимо указателя «Эванстон», и вскоре Оп-девять уже вел наш «таурус» по трехполосным улицам с кирпичными тротуарами и маленькими, затейливо оформленными к Рождеству магазинчиками. Голые ветки деревьев были украшены гирляндами белых лампочек. Я и понятия не имел, что уже Рождество. И как-то выпал День благодарения.
– Мама ужасно готовила, – сообщил я Оп-девять, когда он выехал из центра и направился в район с большими домами, подсвеченными оленями, елками и конфетами-батончиками. – На каждый День благодарения она делала запеканку из кислой капусты и коричневого сахара.
– Странное блюдо.
– Не странное, а кошмарное, но я каждый год, чтобы ее не обидеть, съедал целую тарелку этого варева. Индейка всегда была сухой, пюре – с комками, а когда я разрезал тыквенный пирог, из него вытекала какая-то коричневая жижа. Не знаю, что это было такое.
Оп-девять выключил фары и сбавил скорость. Мы медленно ехали по усаженной дубами и кленами улице. Должно быть, осенью они бывали великолепны, но сейчас напоминали нависших над дорогой многоруких монстров.
– Иногда я думал, что мама нарочно плохо готовит, чтобы я похудел. «Почему ты не катаешься на своем велосипеде, Альфред?» – спрашивала она, когда заставала меня за чтением или у телевизора. «А что сегодня делает Ник? Может, ты его позовешь? Поиграете в баскетбол». А сама ела пирожки с рисом. Не думаю, что ей нравились пирожки с рисом, но она постоянно их ела при мне. Как будто ждала, что я заинтересуюсь и тоже перейду на пирожки с рисом. Я даже подумывал выяснить, нет ли канцерогенов в рисовых пирогах – вдруг из-за них и развился рак. Тогда я бы подал в суд на производителей. Деньги мне не нужны, и маму не вернешь, но это будет сигналом, и лавочку могут вообще прикрыть. И больше никто не умрет оттого, что ест слишком много пирожков с рисом.
– А какой у нее был рак? – спросил Оп-девять.
– Меланома. Рак кожи.
– В таком случае я сомневаюсь, что дело было в пирожках.
Оп-девять затормозил у тротуара и выключил двигатель.
Мы припарковались напротив красивого двухэтажного дома в колониальном стиле, с кирпичной дорожкой и массивными колоннами у парадного входа. В отличие от большинства здешних домов его окна были темными.
– Похоже, никого нет дома, – сказал я.
– Я бы удивился, если бы мы ее застали. Гиена, Альфред, был оперативником АМПНА и отлично знает, что такое болевые точки.
– Значит, дома ее нет. Получается, мы зря теряем здесь время?
– Я предпочитаю думать, что это он зря теряет время.
Оп-девять вышел из машины, а через секунду вылез и я. Дождь перестал. Холод пробирал до костей, ветра не было, но я слышал, как он воет в пасмурных небесах. Я посмотрел вверх. Уличный фонарь подсвечивал низкие тучи, но они не двигались с места.
– Вы слышите это? – спросил я Оп-девять.
Он кивнул:
– Слышу.
– Это же не ветер?
– Нет.
Я улавливал голоса, но слов было не разобрать, как будто они перешептывались за стеной в другой комнате. Это пробиралось под кожу и сводило с ума, как зуд, когда нельзя почесаться.
– Они там? – спросил я. – Они следили за нами?
Оп-девять направился через улицу к дому, который стоял как раз напротив дома матери Майка.
Я быстро, насколько это удавалось с раненой ногой, потрусил следом.
– Куда вы?
– Молчи и следи за тем, что я говорю.
Он позвонил в дверь. Пар от дыхания клубился у нас над головой.
Дверь открыла средних лет брюнетка с короткой стрижкой. Позади нее в холле стояли два малыша и таращили на нас глазенки.
Оп-девять перешел на говор уроженца Среднего Запада:
– Вечер добрый, как поживаете? Я детектив Брюс Гивенс из полиции Эванстона, – сказал он и махнул значком.
Я заметил, что лицо у него снова изменилось. Теперь оно было не совсем таким, как у Оп-девять или у лорда Полмроя. Он выглядел именно так, как полагается офицеру полиции. Возможно, на меня подействовало то, что он им и представился. Если бы Оп-девять назвался Бобом из салона подержанных машин, то я, вероятно, подумал бы: «Да, это Боб».
– Очень не хотелось вас беспокоить, – продолжил Оп-девять, – но мне надо выяснить, не встречались ли вы с этим мальцом? – И он мотнул головой в мою сторону.
Женщина прищурилась на меня:
– По-моему, нет.
– Нам поступила пара звонков. Какие-то ребята безобразничают и ломают украшения во дворах. Этот недавно болтался у дома Арнольдов.
– У дома Агнес? – Женщина посмотрела через плечо Оп-девять на темные окна напротив.
– Именно. Говорит, что продает подписки на журналы.
– Я ничего об этом не знаю. Но Агнес уехала из города.
– Этот парень пытался продать вам подписку?
– Нет. Никогда его раньше не видела.
Оп-девять повернулся ко мне:
– А ты, по-моему, говорил, что здесь задержался.
Я пожал плечами, закатил глаза и попытался скривить рот, как заправский хулиган. То есть как хулиган из частной школы, судя по шмоткам. Я много кем был, но только не актером.
– Так я и думал, – сказал Оп-девять. – Ладно, придется позвонить твоим родителям. – Он кивнул женщине и любопытным малышам у нее за спиной. – Извините за беспокойство. Приятного вам вечера.
Затем он взял меня за локоть и повел по подъездной дорожке от дома.
Потом резко остановился, как будто что-то вспомнил, и обернулся. Женщина еще стояла в дверях и наблюдала за нами. Я видел только ее темный силуэт.
– Вы сказали, что Агнес нет в городе?
– Уже две недели. Сын отправил ее в круиз.
– Так это он сейчас за домом присматривает?
– Нет. Я думаю, он поехал с Агнес. Такой ранний рождественский подарок.
Оп-девять кивнул:
– Я, наверное, осмотрюсь там немного. Просто чтобы убедиться, что все в порядке.
Он развернулся и повел меня к машине.
– Она смотрит, Альфред, садись на заднее сиденье.
Оп-девять отворил дверь, и я забрался в машину; он сел за руль сам и закрыл дверь со своей стороны.
– И что теперь? – спросил я. – Ее же там нет.
– Может, нет, а может, и есть. Это тонкая игра, Альфред. Не сомневаюсь, что он предвидел такой ход с нашей стороны, и предусмотрел, что мы можем об этом догадаться и не станем его здесь искать, а тогда ему и мать увозить не обязательно.
Я немного подумал и спросил:
– И что?
– Это как украденное письмо у По
[26]
. Он спрятал искомое на видном месте.
