— Вы позволите?
Вера кивнула и с любопытством посмотрела на портсигар — уж не скрыт ли там (непонятно как) фотографический аппарат? Портсигар и спичечница были вырезаны из слоновой кости и украшены выпуклою резьбой — на портсигаре тигриная голова с раскрытой пастью, а на спичечнице цветок лотоса.
— Память о службе на Дальнем Востоке, — сказал Рымалов, заметив Верин интерес.
Вера никак не отреагировала. Перестала разглядывать портсигар и уставилась на оператора, но тот не спешил начинать разговор. Пыхал папироской, деликатно пуская дым в потолок, до тех пор, пока официант не принес графинчик с водкой и тарелочки с закусками — янтарной селедкой и фаршированными половинками яиц. Выпив рюмку, Рымалов закусил селедкой, по-детски чмокнул губами, выражая свое удовольствие, и спросил таким тоном, будто речь шла о чем-то незначительном, обыденном:
— Ну и что мне теперь прикажете делать?
— Для начала верните мне то, что вы забрали! — потребовала Вера. — А потом можете делать все, что вам угодно! Но если вы думаете…
— Я думаю, что мы с вами поладим. — Резким тычком Рымалов загасил папиросу в пепельнице. — Простите, запамятовал ваше имя-отчество…
— Вера Васильевна.
— А я — Владимир Игнатович. — Рымалов растянул губы в улыбке. — И это, прошу заметить, мое настоящее имя.
Вера не стала уточнять, что сама тоже назвалась настоящим именем.
— Что же касается… Прошу прощения, забыл! — Рымалов достал слепок, повертел его, рассматривая, в руке и положил на стол перед Верой. — Я, собственно, забрал его только для того, чтобы вы не отказались со мной поговорить. Залог благорасположения, так сказать…
— О чем вы хотели поговорить? — перебила Вера.
Говорила она сухо и требовательно, давая понять собеседнику, что она его нисколько не боится.
— Обо всем по порядку. — Рымалов достал из портсигара новую папиросу. — Первый вопрос — как мне поступить? Рассказать Сиверскому о том, что я видел, или смолчать?
— Поступайте, как вам велит ваша совесть! — не раздумывая, ответила Вера. — Только давайте обойдемся без риторических вопросов. Если бы вы хотели рассказать, то не привели бы меня сюда.
— Важные решения нельзя принимать на голодный желудок. — Рымалов чиркнул спичкой по прорези на боку спичечницы, прикурил и прокомментировал: — Никак не могу накуриться после съемок. Больше даже курить хочется, чем есть. Да, вы правы, если бы я хотел поднять шум, то сделал бы это сразу. Скажите, пожалуйста, а что вам нужно в кабинете нашего Бонапартика? Сценарии новых картин? Папка с его грандиозными проектами? Или вы рассчитывали поживиться деньгами? Но нет, навряд ли, все знают, что он не любит держать при себе крупные суммы. Осторожничает. Предпочитает лишний раз в банк наведаться.
— Что мне было нужно, это мое дело, — грубовато ответила Холодная. — Скажите лучше, чего вы хотите в обмен на ваше молчание! Денег? Сколько?
— Я не торгую своим молчанием, — усмехнулся Рымалов. — Я его обмениваю. Услуга за услугу — вот мои условия. Вам они по душе или…
— В зависимости от того, о какой услуге пойдет речь.
Официант принес Вере «гусарскую печень», оказавшуюся огромным куском жаркого под соусом, а перед Рымаловым поставил тарелку с аппетитно пахнущей селянкой. Владимир Игнатович выпил вторую рюмку, попробовал селянку, удовлетворенно хмыкнул, отпустил официанта и сказал:
— Я ведь сразу же заподозрил неладное, Вера Васильевна, как только услышал про то, что некая состоятельная дама желает вложить свой капитал к Бонапартику и с этой целью знакомится с производством картин. Объяснение более чем наивно, поскольку деловые люди в таком случае знакомятся с бухгалтерией, а не с производством. Вас должен был интересовать процент годовой прибыли, а не то, как снимают картины. Это только Бонапартик верит в то, что всем людям безумно интересно его дело. Хм! Людям интересны картины и вызываемые ими чувства, а не киносъемочный процесс, точно так же, как нам с вами интересен вкус блюд, которые мы едим, а не то, как их готовят. Ясно было, что никаких капиталов вы никуда вкладывать не собираетесь, но я все же немного ошибся. Сначала я подумал, что вы сами хотите сниматься в кино, потому и выдумали такой предлог.
Вера почувствовала, что у нее начинают гореть щеки.
— Я же видел, с каким любопытством вы наблюдали за Анчаровой, — продолжал Рымалов. — Просто глазами ее ели. Впору было предположить, что вы мечтаете оказаться на ее месте. Но оказалось, что вы преследовали совершенно иную цель. Примите мои восхищения! У вас есть актерский талант. Если бы мне не посчастливилось сегодня задержаться у Василия Максимовича, то я бы пребывал в заблуждении относительно вас.
Жаркое вкусно пахло, разжигая аппетит. Вера взяла приборы, оказавшиеся тяжелыми и неудобными для ее рук, и начала есть. Разговаривать за едой в определенном смысле удобно — пока жуешь, есть время для обдумывания.
— Итак, на кого вы работаете? — Рымалов откинулся на спинку стула и смотрел на Веру строго и испытующе.
— Вы уже сами догадались, — ответила Вера и не удержалась от шпильки. — Вы же такой сообразительный!
— Есть немного, — кивнул оператор. — Значит, на Тимана. Впрочем, этот мой вопрос тоже был риторическим. Кто еще, кроме Павла Густавовича, способен на такие кунштюки?
[63]
В России есть только два кинопромышленника suns peur et sans reproche
[64]
— Бонапартик и Тиман… Почему вы морщитесь? Каналья Антип не прожарил мясо как следует?
— Мясо в порядке, — ответила Вера, — просто я не люблю, когда людей называют уничижительными прозвищами, тем паче за глаза. Если Ханжонков Бонапартик, то вы тогда кто? Изабе?
[65]
Или Маршан?
[66]
Унизила его нарочно, то был не столько бестактный, сколько проверочный, испытующий выпад. Шпиону, по мнению Веры, полагалось в ответ начать туманно намекать на свою значимость, а вот обычный кинооператор должен был оскорбиться, возмутиться, одним словом — отреагировать нервно. Но Рымалов удивил тем, что взял и рассмеялся. Да так громко, что на них начали оборачиваться другие посетители трактира. Вера продолжала есть как ни в чем не бывало, давая понять окружающим, что ей безразлично поведение спутника.
— Верный Маршан — это, скорее, Сиверский, — отсмеявшись, сказал он. — А в роли Изабе выступает Гончаров. Он, подобно Изабе, запечатлевает славные деяния Бонапартика, только делает это не на холсте, а на бумаге. Не верите? Он сам мне говорил, что, отойдя от дел, хочет написать историю российского кино и потихоньку собирает материалы. Однако селянка стынет.
