Первым Вериным побуждением было сыграть оскорбленную невинность. Встать, воскликнуть «Ах так?!» или «О, почему я не послушалась мужа?!», топнуть в негодовании ножкой и уйти, громко хлопнув дверью на прощанье. Бегство — лучший путь к спасению. Но бежать было нельзя. Во-первых, тогда не получится вернуться, а во-вторых, на пути к спасению сидел «Иов многострадальный». Не факт, что выпустит. Поэтому Вера выбрала другой путь. Разыграла как по нотам удивление, переходящее в возмущение. Изгиб брови, наклон головы, теперь нахмуриться и вздернуть подбородок как можно выше. Нелишне и крылья носа слегка раздуть, это не очень-то красиво, но зато убеждает в искренности гнева.
— Я вас не понимаю, Александр Алексеевич!
Ханжонков переглянулся с Сиверским. «Сегодня же достану из шкафа револьвер и стану носить с собой! — подумала Вера. — Если только выберусь отсюда». Нащупав в сумочке блокнот, она порадовалась тому, что зашифровывала свои записи. Если блокнот падет в руки к Ханжонкову, он ничего не разберет.
— Вы меня прекрасно понимаете! — отчеканил Александр Алексеевич и пыхнул сигарой особенно смачно. — Настало время нам поговорить начистоту. Имейте в виду, Вера Васильевна, что другого шанса у вас не будет!
Последняя фраза прозвучала угрожающе-зловеще. Вера подумала, что она, пожалуй, купит еще один револьвер — побольше и посерьезнее, как советовал когда-то Немысский. Старый станет носить в сумочке, а новый прятать в муфте. Впрочем, глупость. Что ж тогда — муфту с револьвером вместе сдавать в гардероб? А гардеробщик, стало быть, тоже заодно с ними. Заманил прямиком в ловушку…
Настроение с утра было необыкновенно хорошим, таким, что тянуло делать разные глупости и смеяться без причины. А вот бабушка, Екатерина Владимировна, говорила, что после смеха всегда плакать приходится, так что лучше совсем не смеяться. Но Вера считала иначе. Расхохоталась при виде двух ругающихся извозчиков — очень уж смешно те размахивали руками, словно огромные жирные голуби крыльями, улыбнулась попавшемуся навстречу симпатичному поручику, купила у лоточницы пирожок с печенкой и луком («Какая гадость!» — сказала бы бабушка), половину съела сама, а оставшееся отдала какой-то дворняге, глядевшей на нее умилительно-просящим взглядом. И солнце светило ярче обычного, и колокола звенели звонче, чем в другие дни, и снег хрустел под ногами по-особенному, и все вокруг так и играло яркими красками, так и искрилось, радовало, веселило. На вывеске над гомеопатической аптекой написаны фамилии владельцев: «Пумпянский и Хухриков». Это же умора — Пум-пян-ский и Хух-ри-ков! Им бы в цирке выступать с такими фамилиями. По отдельности, может, и ничего, но вместе… Вера тысячу или больше раз проходила и проезжала мимо этой вывески и только сегодня обратила на нее внимание и насладилась. А «Склад мануфактурных товаров Чугункина» чем хуже? С такой фамилией надо железом торговать, а не мануфактурой! Под конец Вера расшалилась настолько, что показала язык городовому, стоявшему на Серпуховской площади. Просто так, любопытства ради, — интересно было посмотреть, что же сделает страж порядка. Засвистит ли извозчику, чтобы тот остановился, или просто кулаком погрозит? Дядька оказался весельчаком — дернул усом, скрывая улыбку, и подмигнул Вере, как старой подруге. В ателье Холодная не вошла, а впорхнула, вся такая радостная-прерадостная.
— Александр Алексеевич приехали-с! — доложил гардеробщик, еще не успев взять пальто. — Просили вас, сударыня, зайти к ним в кабинет, сказали, что есть важное дело.
Вера не почуяла подвоха. Подумала, что Ханжонков станет интересоваться ее решением, грустно отметила, что столько времени прошло, а она ничего не добилась, и настроилась жаловаться на строптивого супруга, которого никак не получается уговорить. Но получится, непременно получится, потому что капля камень точит. Однако не скоро, нужно время.
Александр Алексеевич сразу же повел себя странно. Поздоровался, предложил Вере сесть, а сам выглянул в коридор и попросил кого-то (кого именно, она не увидела) срочно разыскать Сиверского. Пока тот не пришел, сидел, улыбался, пыхал сигарой и гладил левой рукой статуэтку бронзового, стоящего на дыбах Пегаса, эмблему своего торгового дома. Статуэтки прежде на столе не было. «Из Берлина, что ли, привез?» — подумала Вера и от нечего делать принялась гадать, какая польза может быть шпиону от такой вот мелочи. Польза выходила большая, разная. Первое — статуэтка может служить опознавательным знаком. Агент, не знающий Ботаника в лицо, приходит в студию и начинает ходить по кабинетам до тех пор, пока не увидит статуэтку. Дальше уже просто — скажи пароль, передавай собранные сведения, получай новое задание. Второе — в статуэтке можно устроить тайник. Третье — ее можно выставлять на подоконник, подавая знак тому, кто проходит мимо дома… Вера увлеклась настолько, что не заметила, как пролетело время до появления Сиверского. Впрочем, тот не заставил себя ждать. Открыл дверь и прямо с порога завел свою вечную песнь:
— Разве я Иов многострадальный, чтобы тер…
Ханжонков оборвал его взмахом руки и указал на стул.
— Здравствуйте, — спохватившись буркнул Вере Сиверский.
Она ответила улыбкой и кивком. Ханжонков помедлил еще несколько секунд и огорошил вопросом.
— Я не пойму, о чем вы говорите? — не сдавалась Вера. — Какой шанс? В чем я должна признаться? Объяснитесь, пожалуйста.
— Давать объяснения придется вам! — Голос Александра Алексеевича звучал не слишком резко, но и не очень любезно. — И желательно не затягивать, потому что у меня мало времени.
Вера растерянно пожала плечами, похлопала ресницами и прикинула, что, резко вскочив на ноги, она сможет схватить Пегаса и ударить им Ханжонкова по голове. Нет, велик риск, что он увернется. А что, если бросить статуэтку в окно? Шума от разбившегося стекла будет много, и в коридоре услышат, и на улице. Прибегут люди, спасут… Ишь ты, времени у него мало! А сколько времени осталось у нее? А швыряя статуэтку в окно, непременно надо воскликнуть: «Ботаник, игра проиграна!» Это может вызвать у врага смятение. Хотя какое тут может быть смятение? Взгляд холодный, безжалостный, немного странный, будто он что-то прикидывает. Не иначе, решает, как станет ее убивать…
Внутри потянуло холодком, руки и ноги онемели, левое веко начало предательски подрагивать. Вдох прервался на середине, отчего в горле возник звук, похожий на всхлип, во рту пересохло. От сигарного дыма закружилась голова. Вроде бы дорогое баловство, а воняет хуже мужицкой махорки.
— Вы из тех, кто не любит сознаваться, — раздраженно констатировал Ханжонков. — Что ж, тогда я вам помогу. Вы солгали про то, что хотите вложить в мое дело некий капитал, Вера Васильевна.
— Почему солгала? — тонко передернула Вера. — Я располагаю средствами, о которых шла речь. Если желаете, то…
— Располагать — это одно, а желать вложить их в дело — совсем другое, — перебил Ханжонков. — Пора раскрывать карты, Вера Васильевна. Не считайте меня наивным простофилей. Вы не первая, кто пытался меня обмануть.
От этого обстоятельства Холодной лучше не стало. Даже наоборот — хуже. Холодок внутри, усилившись, превратился в могильный холод. При мысли о том, что вместе с ней погибнет и ее ребенок, захотелось не просто плакать, а выть в голос.
