Ежедневная газета «Русское слово», 4 января 1913 года
6 января 1913 года
[8]
. Крещение. Вечер.
«Раз в крещенский вечерок девушки гадали…» — крутилось в голове.
— Мирная конференция с участием Турции и Болгарии откладывается… — читал вслух Владимир, заслонившись от Веры газетой.
Очень символично. Весьма показательно. Муж отгородился и читает про неинтересное, а ты сиди и слушай. Ох, не шутит, не шутит тетя Лена, когда говорит, что хорошее браком никогда не назовут. Только дорасти надо, повзрослеть, вкусить как сладости супружества, так и его горести, чтобы эту правду понять. Да, конечно, у тети Лены в свое время, как это принято говорить, «не сложилось», но сейчас она этому, кажется, даже рада. Искренне. Лучше уж так жить, вольною птицей, чем…
— Расскажи лучше что-нибудь интересное! — не выдержала наконец Вера. — Политика — это так скучно!
Владимир вздохнул (о, сколько порицания прозвучало в этом вздохе!), но послушался. Аккуратно свернул газету и отложил в сторону. Аккуратность эта привела Веру в еще большее раздражение. Казалось бы, пустяк, а вот надо же. «Это просто нерационально, — попыталась оправдаться перед самой собой Вера. — Зачем так тщательно складывать газету, если через четверть часа к ней вернешься?» В том, что Владимир скоро вернется к чтению, сомнений не было. Подолгу они в последнее время не разговаривали.
Жить с человеком, которого любишь, легко и замечательно. Но как же трудно заново полюбить человека, с которым живешь!
— Позавчера в «Лоскутной» был скандал с кровопролитием. Явилась компания, в которой были офицеры и штатские, уселись в кабинете, потребовали шампанского и коньяку, выпили, заспорили, и в результате спора один из офицеров выхватил шашку и отсек левое ухо своему оппоненту…
— Какой ужас! — ахнула Вера. — Зачем ты мне рассказываешь такое?
— Но ты же просила интересного.
— Что интересного в том, что человеку отсекли ухо в пьяном споре? Это ужасно, а не интересно! Офицер — твой клиент?
— Почему же — клиент? — Владимир, казалось, немного обиделся. — В «Вечерних известиях» прочел. Вся пикантность в том, что спорили о необходимости автономии для Кавказа, а уха лишился уездный кутаисский предводитель дворянства князь Нижерадзе. И отсеченным ухом кровопролитие не закончилось…
Вера крепко прижала ладони к собственным ушам, словно их тоже кто-то собирался отсечь, и затрясла головой, давая понять, что не желает слушать дальше. Владимир умолк и с легко уловимым неодобрением посмотрел на ее руки. Manicure, новая парижская мода окрашивать ногти в разные цвета. Большинство предпочитает красный цвет, но Вера выбрала нежно-розовый. «О, мадам, какие у вас прелестные ручки! — сюсюкала толстая француженка, сопровождая каждое слово легким взмахом маленькой кисточки. — Какие изящные пальцы! А какие ногти! Редко встречается столь идеальная миндалевидная форма! Ах, если бы я была скульптором…» Наговорила комплиментов с три короба, было очень приятно. И розовые ноготки Вере понравились — красиво же. Не удержалась, так хотелось похвастаться, что по дороге из салона домой заехала в Милютинский переулок, в контору Владимира. Выставила перед ним сразу все десять пальцев — любуйся на здоровье! — а он не восхитился, не порадовался, только поинтересовался, сколько стоит «эта блажь». Хорошо зная рачительность супруга, Вера втрое уменьшила цену, но все равно получила «репрошку».
[9]
«Как дорого!» — сказал Владимир, да еще и головой покачал так сокрушенно, будто Вера спустила на модную забаву последние деньги. Вспомнил бы лучше, какие суммы ежемесячно тратятся на содержание автомобиля! Уму непостижимо — какое-то стеклышко, закрывающее лампочку, стоит дороже роскошного зеркала, потому что оно «особенное». Да что в нем может быть такого особенного? Стеклышко как стеклышко! Но разве она мешает мужу тратить деньги так, как ему вздумается? Да Бога ради! Деньги для того и существуют, чтобы приносить удовольствие. Почему же тогда он попрекает ее такой малостью? И уже далеко не в первый раз. И почему он считает себя вправе решать, что для Веры хорошо, а что плохо. Да — он муж, но она же, в конце концов, не крепостная и не сумасшедшая! Она может принимать решения самостоятельно! Может и будет! Она станет актрисой, как тетя Лена! Она не позволит похоронить себя в четырех стенах! Чем ей заниматься целыми днями? Читать-вышивать в ожидании возвращения мужа? Ску-у-учно! Ужасно скучно. Помрешь, и никто не вспомнит, что жила на свете Вера Васильевна Холодная, в девичестве Левченко. Ну ладно, сестры вспомнят, дети с племянниками, если народятся, внуки… А дальше забвение. Бабушек еще почти все помнят, но прабабушек уже мало кто. А вот Сара Бернар или Вера Комиссаржевская будут жить в памяти людской вечно.
Что-то в глубине души подсказывало Вере, что и она тоже непременно прославится, только не на сцене, а в кино. Кинематограф манил невероятно. Тетя Лена Веру понимала, несмотря на все противоречия между театром и кинематографом, а вот Владимир не понимал. Не хотел понимать. Было время, когда он слушал Веру без возражений и даже поддакивал, вроде как разделял, соглашался, одобрял, но это одобрение было фальшивым. Так взрослые дядечки поддакивают маленьким неразумным девочкам, чтобы те понапрасну не огорчались. А стоит только дойти до дела, так начинается. Сцена — фи, кинематограф — фу, опера — тьфу. В смысле — недостойно. Ах, скажите на милость! Воров, развратников и убийц защищать — это достойно, а блистать на сцене или на экране — нет? Вера однажды не выдержала и предложила мужу произвести такой опыт — выйти на улицу и спросить у десяти прохожих, кто такая Сара Бернар и кто такой Владимир Холодный. Передергивала, конечно, била в самое чувствительное для мужчин место, куда, вообще-то, бить не стоит — в самолюбие, но Владимир поступил еще хуже. Рассмеялся (делано и очень гаденько, мелкими такими смешками) и сказал в ответ, что имена Гая, Папиниана, Павла, Ульпиана и Модестина
[10]
вошли в историю, в отличие от актеров, их развлекавших. Так и сказал: «развлекавших». Ах, слышала бы это тетя Лена! И хорошо, что не слышала, иначе бы навсегда вычеркнула Владимира из списка знакомых! «Ты же сам когда-то говорил, что хотел бы, чтобы наша дочь стала оперной певицей!» — сквозь навернувшиеся слезы выкрикнула в лицо мужу Вера. «Но я же шутил! — не моргнув глазом, ответил он и упрекнул: — Надо же понимать, когда люди шутят, а когда говорят серьезно». Продолжение разговора привело к констатации факта — Вера пользуется чересчур большой свободой, вот и «блажит». Было много слез, много негодования, было изгнание ничтожного Адама из рая, то есть из супружеской спальни в кабинет, на диван. Потом наступило раскаяние (вряд ли искреннее), Владимир целовал Вере руки, просил прощения и поклялся, что не будет препятствовать ей делать то, что она хочет. С оговоркой — ведь адвокаты не могут без оговорок! — что ее поступки «не выйдут за рамки приличий». Ах, недаром говорят, что в оговорках и кроется нечистая сила. Кому определять эти самые рамки? Конечно же, Владимиру. Захочет, и новомодный manicure неприличным объявит!
