В последнее время «свежести» в лице заметно прибавилось. Будь Вера постарше, она бы признала, что помолодела, но куда молодеть в неполные двадцать лет? Это все от беременности, и неясные тревоги тоже от нее. Об этом Вере и профессор Побежанский говорил.
15
«На берегу Яузы у Преображенской заставы планируется постройка самого большого в Европе синематографа. По словам автора проекта, инженера Винского, синематограф будет иметь шесть залов (в том числе один летний), ресторан и два буфета. Финансирует строительство некое товарищество, созданное специально для этой цели известным меценатом Скворжевским».
«Из Вены сообщают, что слухи о якобы неудовлетворительном состоянии здоровья императора Франца-Иосифа, которые поспешили распространить несколько весьма солидных газет, оказались ложными. Император чувствует себя превосходно и ни в чем не отклоняется от своего ежедневного распорядка».
Ежедневная газета «Утро России», 29 января 1913 года
Прошла неделя, наступил февраль, минуло Сретение Господне. На Сретение в Московском отделении Императорского автомобильного общества, членом которого был Владимир, устраивали праздничный обед. Зимой у автомобилистов развлечений мало, потому что Москва не Рим и не Тифлис, где на автомобилях можно разъезжать круглый год. В наших снегах сани застревают, не то что автомобили. Все автомобилисты помнили, как оконфузился прошлой зимой граф Орлов-Давыдов, выписавший из Парижа новинку — цепи-снегоходы для своей «Италы». Уповая как на новшество, так и на мощь двигателя, граф объявил об испытаниях и пригласил на них зрителей, не удосужившись предварительно опробовать чудо-цепи без свидетелей. Итог оказался плачевным — «Итала» встала, не проехав и ста саженей. Колеса, опутанные цепями, крутились вхолостую, автомобиль не мог двинуться с места, несмотря на энергичные выражения, которыми подбадривал его граф, перенявший эту привычку у извозчиков. «Посмей кто другой столь громогласно и изощренно сквернословить на публике, так не обошлось бы без протокола, но что не дозволено быкам, то можно нашим Юпитерам», — ехидничала газета «Утро России», владелец которой, крупный финансист Рябушинский, состоял в неприязненных отношениях с графом. Орлов-Давыдов вообще был невезуч и среди автомобилистов имел прозвище Наш Гиацинт.
[80]
То у него во время пробега под Курском автомобиль ломался, да так, что на месте не починить, то с испытаниями конфуз выйдет, то вторая жена бастарда родит. Не везет, так во всем.
Во время праздничного обеда Вера едва ли не оконфузилась почище графа Орлова-Давыдова. Запах супа а la tortue
[81]
вдруг показался настолько отвратительным, что Холодная едва успела выбежать из зала, но вот до того места, куда стремилась, добежать уже не успела — извергла то немногое, что было съедено, в кадку с пальмой. Когда обернулась, то увидела перед собой Эрнеста Карловича Нирензее, архитектора, домовладельца и строительного подрядчика. Эрнест Карлович состоял в автомобильном обществе, а кроме того, был клиентом Владимира и владельцем дома на Пятницкой, в котором Вера с мужем снимали квартиру на «взаимольготных» основаниях — Владимир делал скидки Эрнесту Карловичу, благодаря чему тот назначил весьма низкую арендную плату.
Спокойно оглядев Веру, закрывавшую нижнюю половину лица кружевным платком, Эрнест Карлович убедился, что с ней все в порядке, что кризис миновал, и как ни в чем не бывало сказал:
— Меня, Вера Васильевна, тоже порой тянет покинуть общество и полюбоваться каким-нибудь растением. Сразу же умиротворение посещает.
Вера вспомнила любимую шутку Владимира о том, что хорошо воспитанный человек, случайно застав даму в неглиже, скажет не «прошу прощения, сударыня», а «прошу прощения, сударь». И заодно обиделась на мужа. Чужой (ну, пусть не совсем чужой, но и не близкий же) человек обеспокоился и вышел следом за ней из-за обеденного стола, а муж как ни в чем не бывало продолжал сидеть и любезничать с баронессой фон Книрш. То была не ревность, потому что ревновать к баронессе, страшной как смертный грех и старой, как Мафусаил
[82]
, было невозможно, а чистейшей воды обида. На довольно резкий упрек, сделанный по возвращении домой, Владимир, пожав плечами, ответил, что не поспешил за супругой потому, что, по его мнению, подобные «дела» лучше делать без свидетелей. Да, это так, но можно бы было проводить до дамского отделения. Вдруг у Веры закружилась бы голова и она упала бы в обморок? Вдруг еще что-нибудь случилось бы?
Поводов для обиды на мужа с течением семейной жизни возникало все больше. Наверное, так и должно быть. Недаром же говорится, что чем дальше в лес, тем больше дров. Но мечталось ведь о другом! Совсем о другом! Порой доходило до того, что Вера всерьез задумывалась над тем, есть ли в супружестве какой-то смысл, кроме того, чтобы дети, родившиеся в нем, имели законных родителей? Ведь если вдуматься, то никакого союза, никакого единства между ней и Владимиром не существует. Проживание в одной квартире и проведение ночей в одной постели вряд ли можно считать воплощением канонического: «и прилепится к жене своей; и будут одна плоть»
[83]
. Нужно еще что-то такое, чего словами не выразить, но очень важное, необходимое. Впрочем, профессор Побежанский во время второго приема пространно распространялся на тему психических изменений во время беременности и предупредил, что могут иметь место не только капризы с неожиданными перепадами настроения, но и обиды на мужа, необоснованно сильные или вообще не имеющие под собой почвы. Профессор объяснял, что все это «сплошная эндокринология», и уверял, что беспокоиться не стоит, после родов все вернется на круги своя. Но, так или иначе, было грустно осознавать, что в супружестве нет радости.
Во всем остальном поводов для радости тоже не было. Ежедневные посещения киноателье, а также один вечерний визит домой к Амалии Густавовне не дали ничего полезного. У гримерши Вера просидела почти четыре часа, узнала подноготную чуть ли не всех сотрудников ателье, но все без толку. Разумеется, Амалия Густавовна сплетничала лишь о тех, кого считала достойными своего внимания, то есть о людях, принадлежащих к высшим кастам, не интересуясь рабочими, осветителями и мальчиками на побегушках, но вряд ли один из Тихонов (то была пара рабочих — дылда Тихон-большой и колобок Тихон-маленький) или же застенчивый ангелочек Мишенька мог оказаться Ботаником. И вообще, крупные шпионы никогда не маскируются под представителей низших сословий, потому что это существенно осложняет их деятельность, связывает по рукам и ногам. Заводской слесарь, получающий обширную корреспонденцию, непременно вызовет подозрения у полиции, так же, как и пребывающий в частых разъездах сапожник. Опять же, с интеллектом проблемы, его наличие не только имитировать невозможно, но и полностью скрывать.
