Было еще много других совпадений интересов из области национальной безопасности, руководствуясь которыми предыдущие американские администрации также поддерживали тесные связи с Мубараком, расценивая их в качестве приоритетных. Иран по-прежнему не оставлял пыток создать собственный ядерный арсенал. «Аль-каида» все еще замышляла новые террористические акты. Суэцкий канал оставался важным торговым маршрутом. Безопасность Израиля была важна, как никогда. И Мубарак выступал в качестве нашего партнера во всех этих областях, несмотря на антиамериканские и антиизраильские настроения среди своего народа. Его Египет служил опорой мира в этом нестабильном регионе. Действительно ли мы были готовы отказаться от этих связей после тридцати лет сотрудничества?
Даже если бы мы решили, что данный шаг был правильным выбором, это не проясняло того, насколько сильное влияние на события, разворачивающиеся в стране, мы на самом деле могли оказать. Вопреки распространенному на Ближнем Востоке мнению, Соединенные Штаты никогда не были всемогущим кукловодом, способным достичь любого желаемого результата. Предположим, что мы обратимся к Мубараку с призывом уйти в отставку, — а он откажется и сможет сохранить власть. Предположим, что он подаст в отставку, — а если в этом случае наступит длительный и опасный период безвластия или же правительство, которое придет на смену, окажется не более демократичным и будет активно противостоять нашим интересам, в том числе в сфере безопасности? В любом случае мы понимали, что наши отношения никогда не станут прежними, а наше влияние в регионе будет подорвано. Другие союзники увидят, как мы относились к Мубараку, и утратят доверие к нам.
Исторически так сложилось, что переход от диктатуры к демократии чреват большими трудностями и может легко пойти в неправильном направлении. Например, в Иране в 1979 году организовали всенародную революцию против правления шаха — и в результате установили жестокую теократию. Если бы нечто подобное произошло в Египте, это было бы катастрофой не только для граждан Египта, но также для Израиля и интересов США.
Несмотря на размах протестов на площади Тахрир, у митингующих не было лидера, а их настрой подогревался перепиской в социальных сетях и сарафанным радио, а не сочувствием оппозиционному движению. После многолетнего однопартийного правления протестующие в Египте были плохо подготовлены к тому, чтобы бороться за место в парламенте путем открытых выборов или создавать надежные демократические институты. Напротив, объединение «Братья-мусульмане», исламистская организация, которая существовала уже более восьмидесяти лет, была хорошо подготовлена, чтобы занять ту нишу, которая образовалась бы, если бы режим пал. Мубарак вынудил «Братьев-мусульман» уйти в подполье, но это движение имело последователей по всей стране и жестко организованную структуру подчиненности. Эта организация отказалась от насилия и приложила немалые усилия для того, чтобы казаться более умеренной. Но невозможно было знать наверняка, как она поведет себя, если получит полный контроль над страной.
Эти аргументы заставили меня задуматься. Мы с вице-президентом, Гейтсом и Донилоном склонялись к мнению, что следовало быть предельно осторожными. Я сказала президенту, что если режим Мубарака падет, то «ситуация может прийти в норму лет за двадцать пять, но я думаю, что этот период будет достаточно непростым для египетского народа, для региона и для нас». Я прекрасно понимала, что президенту некомфортно сидеть и бездействовать в то время, как мирных демонстрантов избивали и убивали прямо на улицах. Он пытался найти тот путь, по которому Египет мог бы прийти к демократии, избежав при этом хаоса резкого падения режима.
В воскресенье, 30 января, на передаче «Встреча с прессой» я попыталась изложить основные принципы нашего подхода:
— Долгосрочная стабильность страны покоится на удовлетворении законных чаяний египетского народа, и это именно то, что мы хотим увидеть. Мы надеемся увидеть мирный и постепенный переход к демократическому режиму.
Я намеренно использовала выражение «постепенный», а не «быстрый», хотя такое решение было поддержано не всеми в Белом доме. Некоторые члены команды президента хотели бы, чтобы я если уж не призывала к скорому свержению Мубарака, то, по крайней мере, предсказала такое развитие событий. Я же считала, что было важно, чтобы риторика, высказанная мной и другими представителями администрации, помогла Египту добиться реформ, которых желало большинство протестующих, мирным путем, а не жесткими мерами.
Когда я на той неделе беседовала с министром иностранных дел Египта Ахмедом Абуль Гейтом, я призвала правительство страны проявить сдержанность и продемонстрировать, что оно будет прислушиваться к требованиям народа.
— Прислушиваться к мнению народа будет сложной задачей для президента Мубарака после тридцати лет единоличного правления, если только он не проведет свободных и честных выборов и не попытается назначить себе преемника, — сказала я Абуль Гейту.
— Нас сейчас должно волновать не это, — ответил он. — Мы должны как можно скорее успокоить людей и направить их на путь мирного сотрудничества.
Но он согласился передать мои опасения.
Однако Мубарак не захотел выслушать его. Даже когда беспорядки усилились и стало очевидно, что страна выходит из-под контроля, он поздно вечером 29 января произнес вызывающую речь, в которой заявил об увольнении многих министров своего кабинета, но отказался сам уходить в отставку или ограничить срок своего правления.
Я рекомендовала президенту Обаме направить к Мубараку нашего посланника, чтобы тот поговорил с ним лично и убедил его сделать заявление о подготовке масштабного пакета реформ, в который вошли бы прекращение действия в стране репрессивного закона о чрезвычайном положении (был принят еще в 1981 года), обязательство не участвовать в выборах, которые были запланированы на сентябрь, и обещание не выдвигать своего сына Гамаля в качестве своего преемника. Эти шаги не могли удовлетворить всех, но они означали бы существенные уступки и дали бы протестующим возможность подготовиться к предстоявшим выборам.
Для этого деликатного задания я предложила кандидатуру Фрэнка Виснера, отставного высокопоставленного дипломата, который, занимая пост посла в Египте с 1986 по 1991 год, наладил прочные личные отношения с Мубараком. Они провели много часов вместе, обсуждая события в регионе и в мире в целом. Как и его хороший друг, Ричард Холбрук, Виснер прежде, чем представлять нашу страну в горячих точках по всему миру, приобрел свой первый дипломатический опыт во Вьетнаме. Помимо Египта, до того как выйти в отставку в 1997 году, он занимал должности посла в Замбии, на Филиппинах и в Индии. Я решила, что Виснер был единственным американцем, который мог договориться с Мубараком. Но некоторые в Белом доме скептически отнеслись к Виснеру и его миссии. Они готовы были отказаться от сотрудничества с Мубараком. Президент Обама терял терпение, но в конечном итоге он позволил мне предоставить дипломатии еще один шанс.
Виснер встретился с Мубараком 31 января и передал ему наше послание. Мубарак выслушал его, но не уступил ни на дюйм. Он находился в стрессовом состоянии, возможно даже, он был сбит с толку происходящим вокруг него, но не был готов уступить власть. Как и многие самодержцы до него, он видел себя неотделимой частью государства. Наряду с этим Мубарак был в достаточной степени реалистом для того, чтобы понимать, что он не мог сидеть в своей резиденции и игнорировать протестующую толпу за ее пределами. Поэтому он поручил недавно назначенному вице-президенту, который на протяжении долгого времени был главой разведывательной службы, Омару Сулейману, предложить национальный диалог о возможных реформах. Мубарак назначил Сулеймана на должность вице-президента, которая была вакантной уже длительное время, буквально два дня назад — в качестве отчаянной попытки прекратить протесты. Но ни обещание национального диалога, ни назначение вице-президента никого не успокоило.
