— Мой отец, — прибавила герцогиня, — был человеком старого времени. Настоящим сеньором. Ему не понравилось бы то, к чему пришел мир, который он некогда знал… — По тому, как она наклонила голову, говоря это, было очевидно, что ей этот изменившийся мир тоже не нравится. — Еще до гражданской войны вышла одна книга — «Поместья Испании». Так вот, моя семья числится там как одна из самых богатых в Андалусии. Но уже в те времена она была богата только на бумаге. Деньги перешли в другие руки: крупные поместья принадлежат банкам и финансистам — таким, которые заводят себе электрифицированные ограды и роскошные вездеходы и скупают все винные погреба Хереса. Смекалистые люди, сколотившие состояние в четыре дня, как говорит мой зять.
— Мама…
Герцогиня жестом руки остановила дочь.
— Дай мне сказать то, что я хочу сказать. Хотя дону Приамо Пенчо никогда не нравился, я ему симпатизирую. И то, что ты ушла от него, ничего не меняет. — Она снова начала обмахиваться веером с энергией, не свойственной ее возрасту. — Но должна признать, что в деле с церковью он ведет себя не как кабальеро.
Макарена Брунер пожала плечами.
— Пенчо никогда не был кабальеро. — Взяв из сахарницы кусок сахара, она рассеянно сосала его. Куарт смотрел на нее до тех пор, пока она вдруг не вскинула на него глаза. — Он даже не пытается сойти за кабальеро.
— Ну разумеется, нет, — с неожиданно едкой иронией произнесла престарелая дама. — Вот твой отец — тот был истинным кабальеро. Андалусским кабальеро. — Она задумалась, поглаживая кончиками пальцев изразцовый бортик водоема, окружавшего фонтан. — Эти изразцы, — вдруг заговорила она, обращаясь к Куарту, — шестнадцатого века и расположены в точном соответствии с самыми строгими законами геральдики: во всем доме не найти места, где бы находились рядом красный и зеленый цвета или золото и серебро. Андалусским кабальеро, — повторила она после минутного молчания. И карминовая линия увядших, почти несуществующих губ дрогнула в подобии горькой улыбки, так никогда и не явившей себя прилюдно.
Макарена Брунер покачала головой, как будто молчание матери было адресовано ей.
— Для Пенчо эта церковь не значит ничего. — Казалось, она обращалась не столько к матери, сколько к Куарту. — Для него это всего лишь квадратные метры земли, которые следует с выгодой использовать. Мы не можем требовать, чтобы он разделял нашу точку зрения.
— Ну разумеется, — снова вступила в разговор герцогиня. — Если бы ты вышла за человека своего класса…
Ее дочери это не понравилось. Ее взгляд посуровел:
— Ты вышла за человека своего класса.
— Ты права, — снова грустно улыбнулась старая женщина. — Во всяком случае, твой муж — настоящий мужчина, с ног до головы. Смелый, дерзкий. Дерзкий, как человек, который рассчитывает не только на собственные силы… — Она метнула быстрый взгляд на отца Ферро. — Независимо от того, нравится нам или нет то, что он делает с нашей церковью.
— Пока еще он не сделал ничего, — возразила Макарена. — И не сделает, если я сумею этому помешать.
Крус Брунер слегка поджала губы.
— Ты заставляешь его платить дорогую цену, дочка.
Разговор коснулся темы, которая явно была не по вкусу старой даме, так что эта фраза прозвучала довольно укоризненно. Макарена смотрела в пустоту поверх плеча Куарта, и он порадовался, что этот взгляд устремлен не на него.
— Он еще не заплатил до конца, — прошептала она.
— Так или иначе, он всегда останется твоим мужем, будешь ты с ним жить или нет. Правда, дон Приамо?.. — Герцогиня овладела собой, и влажные глаза снова смотрели на Куарта с насмешливым выражением. — Отцу Ферро не нравится мой зять, но он считает, что брак нерасторжим. Любой брак.
— Это верно. — Старик пролил на сутану несколько капель шоколада и сейчас сердито вытирал их рукой. — То, что связано священником на земле, не может развязать даже Господь.
Как же трудно, подумал Куарт, провести объективную черту между гордыней и добродетелью. Между истиной и ошибкой. Решив держаться в стороне от затронутой темы, он рассматривал у себя под ногами римскую мозаику, привезенную из Италики предками Макарены Брунер. Корабль в окружении рыб и еще нечто, напоминающее остров с деревьями; на берегу фигура женщины с кувшином или амфорой в руках. Там были еще собака с надписью Cave canem и мужчина и женщина, прикасающиеся друг к другу. Несколько камешков вывалилось, и Куарт носком ботинка пододвинул их на место.
— А что говорит обо всем этом банкир — Октавио Мачука? — спросил он и тут же увидел, как смягчилось выражение лица герцогини.
— Октавио — добрый старый друг. Лучший из всех, какие у меня были в жизни.
— Он влюблен в герцогиню, — сказала Макарена.
— Не говори глупостей.
Старая дама обмахивалась веером, неодобрительно глядя на дочь. Но Макарена стояла на своем, рассмеялась, и герцогине пришлось признать, что Октавио Мачука действительно вначале слегка ухаживал за ней, когда он только что обосновался в Севилье, а она была не замужем. Но в те времена подобный брак был немыслим. Потом она вышла замуж. Банкир так и не женился, но никогда и не предпринимал диверсий против Рафаэля Гуардиолы, своего друга. Об этом герцогиня поведала так, словно сожалела о чем-то, и Куарт не понял, о чем именно.
— Он просил тебя выйти за него, — уточнила Макарена.
— Это уже позже, после того как я овдовела. Но я решила, что лучше оставить все как есть. Теперь мы каждую среду гуляем в парке. Мы старые добрые друзья.
— И о чем вы разговариваете? — поинтересовался Куарт, улыбкой прикрывая некоторую некорректность вопроса.
— Да ни о чем, — ответила за герцогиню дочь. — Я шпионила за ними. Они просто молча кокетничают.
— Не обращайте на нее внимания. Я опираюсь на его руку, и мы разговариваем о своем. Об ушедших временах. О тех, когда он был молодым искателем приключений — прежде чем остепениться.
— Дон Октавио декламирует ей «Экспресс» Кампоамора.
— А ты откуда знаешь?
— Он сам мне рассказывал.
Крус Брунер выпрямилась и движением, в котором сквозили остатки прежнего кокетства, поправила свое жемчужное ожерелье.
— Да, это правда. Он знает, что я люблю это стихотворение. «Мое письмо, счастливое касание ваших рук, поведает о том, что в памяти не блекнет…» — продекламировала она, завершив строку меланхолической улыбкой. — А еще мы говорим о Макарене. Он любит ее, как дочь, и был ее посаженым отцом на свадьбе… Смотрите, какое лицо сделал отец Ферро. Он тоже недолюбливает Октавио.
Старый священник сердито сморщился. Можно было подумать, что он ревнует. По средам герцогиня дель Нуэво Экстремо молилась одна и не приглашала его на шоколад.
— Я отношусь к нему без симпатии, но и без антипатии, сеньора, — поправил он, — но считаю достойной порицания позицию, занятую доном Октавио Мачукой по отношению к проблеме нашей церкви. Пенчо Гавира является его подчиненным, и он мог бы запретить ему продолжать это святотатство. — Черты его грубого лица обозначились еще резче. — Тут уж он никак не оказывает услуги вам обеим.
