Описание спасательной операции выходит за рамки нашей темы, а по поводу числа спасенных и погибших на судне мы высказывались в примечании к соответствующему немецкому документу. Хотя большинство погибших составили мирные жители Восточной Пруссии, следует подчеркнуть, что сам лайнер «Вильгельм Густлоф» являлся вполне легитимной целью, поскольку был включен в списки вспомогательных судов кригсмарине, обладал вооружением, которое применил бы для самозащиты, заметь он нашу «эску» до атаки. В конечном итоге Маринеско уничтожал не людей, а перевозившее их судно, и, окажись немецкое командование более расторопным при организации спасательной операции, жертвы не составили бы столь значительной цифры. С законностью атаки «Густлофа» согласны и современные немецкие историки.
Что же касается оперативной реакции немецкого командования на действия С-13, то она отсутствовала по элементарной причине – из-за нехватки сил. В зоне ответственности 9-й дивизии кораблей охранения, простиравшейся на восток от банки Штольпе до берегов Курляндии, имелось всего одно звено охотников за подлодками в составе двух единиц, мореходность которых позволяла использовать их вдали от берега в свежую погоду, но и его пришлось задействовать для непосредственного охранения конвоев. Противолодочная авиация была малочисленной, к тому же в ее составе имелось всего несколько самолетов, оснащенных радиолокационными станциями и пригодных для поиска подлодок в ночное время. В результате немецкое военно-морское командование ограничилось лишь внесением некоторых изменений в границы и правила пользования фарватерами. Для освобождения глубоководного фарватера № 58 для крупных судов Военно-морское командование Балтийского моря открыло движение по заминированному британской авиацией прибрежному фарватеру для транспортов с осадкой не более 8 метров. Фарватер № 58 был расширен на 2 мили к северу и 5 миль к югу для того, чтобы конвои могли идти по нему курсом зигзага и переменными ходами. Другим следствием атаки (впрочем, не только С-13, но и атаки Л-3 4 февраля) стал отказ от использования крейсеров для артподдержки сухопутных войск за пределами хорошо охраняемой Данцигской бухты – теперь туда посылались только эсминцы и миноносцы.
Что же касается реакции высших штабов и тем более руководства Третьего рейха во главе с А. Гитлером, то она фактически отсутствовала (док. № 6.11). Не подтвердили историки ГДР и факт объявления трехдневного траура (док. № 7.8), а также внесения Маринеско в якобы существовавшую книгу личных врагов фюрера. Это объяснялось тем, что потеря лайнера, пусть даже крупного, не «потрясла гитлеровский рейх до основания», поскольку он и так в тот момент трещал по швам. Гибель большого числа беженцев была прискорбна, но не более того. Вопрос же о гибели подводников при разборе катастрофы на самом верху, как видно из немецких документов, и вовсе не комментировался. И это неудивительно. Из 390 погибших курсантов 2-й учебной дивизии подплава нельзя было сформировать ни одного экипажа подводной лодки, поскольку все они нуждались в по меньшей мере полугодичном курсе подготовки, а ее окончание, с учетом перспектив Третьего рейха, выглядело весьма сомнительно. Из 16 погибших офицеров мало кто был пригоден для службы в подводном флоте даже потенциально. В их число входили 8 фейнрихов
[5]
медицинской службы, 3 лейтенанта (в том числе два морской службы), 3 обер-лейтенанта (также два морской службы) и 2 капитан-лейтенанта морской артиллерии.
Впрочем, с потоплением «Густлофа» поход С-13 не окончился. Подлодка продолжила действия на позиции, а немецкое командование никак не могло этому помешать. В ночь на 3 февраля «эска» имела контакт с конвоем и отрядом боевых кораблей, оба из которых запросили опознавательные, после чего Маринеско отказался от атаки. Конвой об этом случае не доложил, а вот ОБК сделал сообщение. Как оказалось, в его состав входил легкий крейсер «Эмден», перевозивший гроб фельдмаршала Гинденбурга из Пиллау в Киль. С учетом последующей ошибки с идентификацией «Штойбена» факт примечательный. Интересно отметить, что, хотя описание обоих контактов были и в вахтенном журнале, и журнале боевых действий С-13, в свое донесение о походе Маринеско их не включил, очевидно, как «не заслуживающие внимания».
Вечером того же дня «эска» была обнаружена вражеской радиоразведкой, но посланное на поиски звено охотников вернулось ни с чем. Утром 6 февраля Маринеско обнаружил субмарину без хода, но вместо атаки решил произвести маневр уклонения. Из донесения не ясно, что заставило совершать циркуляцию вместо срочного погружения, но в процессе совершения маневра подлодки сблизились на 2 кабельтова (по немецким данным, даже на 100 метров). Немцы с учебной U-1303 запросили опознавательный и, не получив ответа, открыли огонь из 20-мм автомата. Они хорошо видели С-13 и даже подробно описали ее (пушка на баке, высокая рубка с тумбой, сетепрорезатель), но поразить не смогли. Утром 7 февраля С-13 была замечена с другой учебной субмарины – U-2345, но «немка» уклонилась погружением настолько быстро, что с нашей подлодки ее не заметили.
Наконец, поздно вечером 9 февраля был обнаружен конвой, включавший крупную единицу, которую Маринеско определил как крейсер типа «Эмден». В этом случае (док. № 6.12) боевое маневрирование осуществлялось в куда более сложных по сравнению с 30 января условиях. Корабль шел с большой скоростью (около 16 узлов), переменными курсами, в условиях плохой видимости и с погашенными, за исключением гакобортных, огнями. Его эскорт составляли старый миноносец Т-196 и учебный торпедный корабль TS-1 (перестроенный тральщик проекта М-40). Два часа Маринеско маневрировал, зная о присутствии врага только благодаря данным гидроакустической станции. Преследовать лайнер пришлось на скоростях от 12 до 18 узлов, периодически уменьшая ход для использования шумопеленгатора. После того как курс и скорость цели были приблизительно определены, командир «эски» предпринял попытку атаковать ее со стороны берега, но в процессе совершения маневра небо очистилось от облаков, и теперь Маринеско пришлось уходить в темную часть горизонта со стороны моря. На эти перемещения ушел еще час и 40 минут. Лишь последние 40 минут, в течение которых осуществлялся выход на носовые курсовые углы судна, командир наблюдал его визуально, уточняя элементы движения цели, осуществлял расчет данных для торпедной атаки. По продолжительности преследования и проявленной командиром настойчивости данный эпизод, по-видимому, не имел аналогов в нашем подводном флоте за все время войны. Атака была осуществлена настолько скрытно, что командир немецкого конвоя предположил, что охраняемое судно – а им оказался транспорт для перевозки раненых «Штойбен» – подорвалось на мине, и лишь позднее в береговом штабе пришли к выводу, что истинной причиной стала торпеда подводной лодки. Из-за сильного охранения залп был произведен с дистанции 12 кабельтовых из кормовых аппаратов, где имелось лишь две торпеды. Попала одна из них, но и ее оказалось достаточно, чтобы переборки старого лайнера не выдержали. Уже через 5 минут судно имело большой крен, а спустя полтора часа – затонуло.
И в этом случае потери пассажиров судна составили весьма внушительную цифру, но никаких претензий к Маринеско за выбор его в качестве цели не могло быть. Хотя «Штойбен» значился транспортом для перевозки раненых, статус охраняемого Женевской конвенцией госпитального судна на него не распространялся, поскольку лайнер был камуфлирован и нес малокалиберные зенитные автоматы. Ранее он ими пользовался, в частности 10 октября 1944 г., когда в аванпорту Либавы подвергся атаке нашей авиации. Вместе с тем факт наличия подобного вооружения не дает оснований называть его «вспомогательным крейсером», как это делали и делают некоторые отечественные писатели и журналисты. Таким же вымыслом является утверждение, что в момент торпедирования он перевозил воинскую часть, а не почти 3 тысячи раненых (см. примечание к док. № 6.14).
