По другую сторону от навязывавшегося всеобщего поклонения находилось обескураживающее разнообразие, которое свидетельствует о религиозной терпимости в ранней империи. В тот период во флоте отсутствует лишь христианская община. Часто рекрут верил в местного бога своего отечества, и его веру не мог поколебать окружающий религиозный космополитизм. Триерарх учредил поклонение неизвестному в других отношениях Юпитеру Стригану, а ветеран Равеннского флота, исполняя обет, приберег для нас свидетельство почитания своего отечественного далматинского женского божества (matronae). Часто, однако, боги новой местности почитались моряком, частично или полностью, как «здешние боги», судя по второму письму Апиона.
[300]
Римский пантеон богов пострадал от конкуренции. Большая часть римского мира все еще признавала на словах Юпитера или Зевса. Однако часто под Юпитером его почитатель подразумевал какое-то местное божество. Надписи почти на всех могильных памятниках предваряются d(is) m(anibus), «боготворимыми тенями», но это не более чем смутное признание существования загробной жизни, той жизни, которая в одном случае явно подвергается сомнению.
[301]
Падение старых греко-римских богов выражается особенно резко в пренебрежении к классическим морским божествам. Нептун, римский бог моря (первоначально почитался как бог влаги – рек и источников, предохранявший поля от засухи), которого латинский мир никогда не ставил на один уровень с греческим Посейдоном,
[302]
упоминается редко. Поскольку его почитание как морского бога обычно связывали с греческим влиянием, тем более примечательно, что эллинизированные моряки не стремились к этому. Еще более удивительно, однако, отсутствие внимания к Кастору и Поллуксу, «fratres Helenae, lucida sidera», считавшимся покровителями тех, кто терпит бедствие в море. Моряки Римского императорского флота обращались с молитвами в минуты опасности к божествам с более ощутимой силой.
[303]
Из восточных богов и богинь, которых почитали во флоте, были гораздо популярнее египетские божества. Вовсе не случайно то, что Изида и Серапис оказались весьма привлекательными на эллинизированных территориях империи, откуда происходили многие моряки. И особенно, как подчеркивает Элий Аристид, «Серапис велик в море, им руководствуются, как торговые, так и военные корабли».
[304]
Как мы помним, Апион благодарил Сераписа за спасение во время шторма. Серапион и Серапис являются богоносными именами, часто встречающимися в семьях моряков, хотя они, возможно, не всегда доказывали религиозную связь.
[305]
Более того, имеется надежное свидетельство того, что мизенские моряки особо праздновали navigium Isidis (челн Изиды), открывающий сезон выходов в море, потому что bis navarchi (дважды навархи), появляющиеся в двух третях надписей из Рима и Мизенума соответственно, явно были участниками этого священнодействия.
[306]
Несмотря на утверждение Кюмона, будто моряки Равенны, числившиеся в легионе II Adiutrix, почитали Митру в Аквинкуме (Паннония), нельзя сказать, что Митра пользовался популярностью у моряков в той же степени, что и у легионеров.
[307]
Нет свидетельств, подтверждающих этот вывод. В Равенне или поблизости нет памятников Митре, нет прямых эпиграфических доказательств того, что какой-нибудь матрос почитал полуэллинизированного иранского бога солнечного света. Большинство моряков прибывало из регионов, которые никогда не принимали этого бога, – Сирии, Египта, эллинизированной Малой Азии. Если киликийские и балканские рекруты в Мизенском флоте почитали Митру в соседних митреумах (святилищах Митры) в Путеолах, Неаполе и Риме, то требуются сведения об этом.
В Риме и его окрестностях, вероятно, пользовались популярностью во II и III веках новые божества, раз их предпочитал императорский дом. Это справедливо по крайней мере для Юпитера Максима Долихена, древнего хеттского
[308]
божества, эллинизированного в Коммагене и распространившегося по римскому миру, особенно в правление Коммода и после него. Отряд кораблей Мизенского флота в 186 году почтил Юпитера Долихена в Остии, а моряк Мизенского флота, пребывавший на службе в Риме, посвятил ему мраморную подставку для скульптуры в своей гробнице на Эсквилинском холме.
[309]
