А я сжимаю ее все крепче и порой хочу ее тут же в своих объятиях насмерть задушить, а она словно улавливает всем телом мое чувство и запрокидывает голову, раскрывая во всей своей прелести шею, чтоб мне ее легче было душить, а я опять плачу и целую ее грешные губы, ловлю ртом ее трепещущий, извивающийся змеей язык, будто жало, входящее в меня, и опять колыхаюсь всем телом во сне…
Несчастная кошмарная девчонка, она не знает, как мне хорошо, когда грех ее с безволием прощаю, как будто забираю сам в себя… Так вот, тело предает сначала ее, потом и меня, и мы ничего не можем сделать с ним, как будто оно живет своей независимой жизнью, а мы лишь иногда вылетаем из него и порхаем, как ангелы, над землей, чтобы опять вернуться в него как в дом смерти…
В этот вечер она тысячи раз произнесла слово прости, хотя уже за далью горизонта, за ночной завесой тишины я ощущал ее грядущее безумье и любовался им, глядящий молча в сны…
– Ты за что так поступила со мной?! – слезы, если они есть, то они и будут литься из глаз.
– Ну, ударь меня! Ну, накажи! – слезы, которые отражаются, имеют прозрачные соединения между наших глаз, а если люди говорят почти друг другу в губы, то где-то в глубине тела слышится эхо, оно разносится по всему телу и возвращается назад, чтобы прижать тебя к холодной стене и чтобы ты почувствовал, как ты устал бороться за свое единственное счастье, за свою гулящую жену…
– Ну, ударь меня еще, ведь ты же хочешь! – Нет! Я ничего как будто не хочу! – Ты врешь?! – Не вру! – Прости! – Простил! – Ты – чудо!
Наивные люди, они не знают, как мне хорошо от того, что я молчу и внутренне прощаю ей любой случайный грех, любую случку с кобелем…
20. Аберрационно-шизоидно-трансцендентные видения из личного дневника Штунцера
– Всё – одна большая глупость! – громко заорал Сан Саныч, глядя на меня, но я только зевнул и повернулся на другой бок.
– Мы не умрем, мы не умрем,
А в мир другой лишь перейдем, – перешел на дрожащий шепот Сан Саныч и начал громко стучать ботинками об пол, будто солдат, марширующий на плацу.
– А у тебя нет кипятильника?! – перебил его я, слегка приподнявшись.
– Не-а! – рот Сан Саныча заметно округлился, – а тебе он зачем?!
– Да, чай решил вскипятить!
– Но здесь же нет чайника?! – опешил Сан Саныч.
– Тогда и тебя нет, дружок, – я закрыл глаза и перестал думать.
Думать в такой ситуации было бесполезно, я это давно уже понял.
Время в моих глазах остановилось, а я вдруг почувствовал, что не обязан понимать этот мир, если он сам этого не хочет, ибо любая реальность абсурдна уже одним твоим исчезновением в ней как в женщине, как во тьме, которую ты можешь осязать лишь изнутри и по наитию. Сан Саныч исчез так же быстро, как и появился, видно, он так устал от моего равнодушия, что больше не мог притворяться живым, хотя кто его знает…
Дверь внезапно отворилась, и в камеру, как я уже назвал эту серую комнату с решеткой, въехала Сирена в черном гробу на колесиках и тут же остановилась возле меня, слегка задев краем гроба у самого своего изголовья…
– Сладкий мой, посмотри на меня! – протянула Сирена ко мне руки, – ну, скажи мне, что ты хочешь от меня, и я скажу тебе, как я тебя сейчас удовлетворю, – прошептала она, поднимаясь из гроба.
– Не секс невыносим, а разрушенья, которые несет с собою секс, – прошептал я и, толкнув ногою гроб, выкатил его вместе с Сиреной из камеры и вышел следом, с радостью замечая испуг в ее широко раскрытых глазах.
Промежуточное пространство между комнатами сияло белизной исчезновенья, в котором, кроме меня и Сирены в гробу, никого не было.
– Я без ума от тебя, особенно, когда ты жесток и холоден, – прошептала Сисрена, опять приподнимаясь в гробу, тогда я обошел гроб с противоположной стороны и толкнул его ногой в раскрытую дверь камеры, и он въехал туда с упавшей в него обратно Сиреной.
– Вот так тебе, – сказал я, – чтоб разучилась врать существованием!
Когда она опять попыталась встать, я опять толкнул гроб ногой, и он выехал на колесиках из камеры.
– Ну, ты и псих, – уже не прошептала, а взорвалась истошным криком Сирена, не пытаясь больше подниматься из гроба.
Вскоре мне эта игра наскучила, и я лег в гроб к Сирене, потому что там было теплее и намного удобнее, чем стоять босиком на холодном цементном полу (ботинки я снял еще тогда, когда хотел повеситься).
Сирена ждала, когда я снова овладею ею, но я лежал, не раскрывая глаз и совершенно ни о чем не думал, я не реагировал ни на свет из окошка и раскрытой со зрачком двери, ни на голую и страстно дышащую Сирену, я просто лежал с закрытыми глазами и прислушивался к громком биению своего сердца, пока не оказался на холодном цементном полу. Были это мои собственные галлюцинации или шуточки профессора Вольперта?! Бог его знает! Бог всех нас знает в лицо!
Иной раз мне представлялось, что я плыву против течения, но меня все время сносит куда-то какая-то тайная сила, и ужасная тоска, и не менее коварное одиночество посылают мне снова пришельцев, как будто слуг безумного Вольперта.
Я не помню, как я проснулся, но проснулся я в келье у Амвросия, который уже успел прочитать надо мной «Символ Веры»
[11]
.
– Вы единственный, кому я сейчас рад, – прошептал я и прослезился.
– Видно, ты очень настрадался там, сын мой, – прошептал монах и зажег надо мной свечу, которая без посторонней помощи висела в воздухе и слегка вздрагивала, – успокойся, и тебе полегчает!
– Во славу Господа и Тела Твоего! – страстно зашептал Амвросий, во славу всех Живых и Радостей Скорбящих!
– Во мне источник лжи и заблужденья, – зарыдал я, хватаясь руками за голову.
– Ты, сына, близок к выходу из мрака, – обрадованно прошептал Амвросий, – только иди и не бойся!
– Пожалуйста, покашь мне выхадь отселева! – взмолился я, – я же не зренькаю, куды он задевалси, али вязде иво, иль духи забредали?!
– Есть очень нечистые духи, – прошептал Амвросий, – у них природа страшно демоническа, вообще природа их – это демоническая сила, она наводит страхи на умы, в сердца вселяет часто беспокойство и, затемняя в людях чистоту, она скрывает Истину по Смерти, на поругание пороку Красоту бросает, как в расставленные сети! Ее не чувствуют нигде одни лишь дети!
– И где же выход, где же та стезя, куда по жизни устремляются друзья?! – прошептал я, склоняя вниз голову.
– Не знаю Истины, – признался мне Амвросий, – но чувствую, что и твоя Душа ее по каплям в мыслях собирает! Так в чаще зверь свою добычу ищет, заранее почувствовав тепло от проливающейся в его жертве крови…
– Спасибо! – я захотел пожать Амвросию руку, но он мгновенно исчез, а потом я обнял сам себя и заплакал, но это длилось недолго. Я захотел протянуть свою руку черной пустоте, окружающей меня, но вместо этого я пожал руку входящему в эту пустоту Вольперту.
