– Врач больному не товарищ! – поморщился тут же Вольперт, быстро освобождая свою ладонь из моей.
– Однако вежливость спасает королей, – прошептал я и низко в пояс поклонился ему.
– Вы, что, с ума сошли?! – возмутился Вольперт, но тут мы поглядели друг на друга и вместе дружно захохотали. Я бы не смог назвать этот смех искусственным, как и естественным тоже. Смеялись мы долго, часа два или три, во всяком случае, я на часы не заглядывал, да их у меня и не было.
– Я все-таки не пойму, – удивленно пробормотал Вольперт, – как это вам удалось заставить меня так рассмеяться, так долго и против моей собственной воли?!
– Я лучше промолчу, и, может, стану мудрым, – улыбнулся я в ответ.
– А знаете, мне вас жалко, – задумался Вольперт, – в вас что-то есть такое, что мне очень в жизни не хватает!
– Мне, кажется, что тебе не хватает меня, – вдруг голосом Сирены прошептал Вольперт, – ну, разве не так, мой сладкий?!
– Неудивительно, что вы психиатр, – усмехнулся я, – наверное, с такими больными мозгами гораздо легче лечить остальных?!
– Да, нет же, – опять своим голосом заговорил Вольперт, – для меня это просто игра, в которой ты все время не ты сам, а кто-то другой! Я и психиатром-то стал лишь потому, что не люблю быть самим собой! Знаете, ведь это ужасная мука, когда ты – это ты!
– Наверное, мало приятного быть таким же больным и беспомощным типом, как я?! – предположил я, уже нисколько не удивляясь куда-то опять исчезающей мордеы Вольперта, – или, может, Вам приятнее мучить и управлять такими больными, как я?! А, может, Ваше неожиданное появление необходимо, чтобы оправдать наличие в моей крови трифтазина с вирнолом?! – спросил я у опять возникшего профессора, но он только громко засмеялся и опять исчез, и почти тут же я оказался вместо голой камеры в одном кабинете с Верой, которая нисколько не удивилась моему возникновению.
Она курила, беспокойно затягиваясь и хмуро поглядывая на меня, почти совсем как в прошлый раз.
– Тебя тревожит мое состояние или то, что нахожусь здесь?
– И то, и другое, – ответила Вера, нервно покусывая губы,
– впрочем, ты этого никогда не поймешь!
– Скажи, а почему ты все же допустила, что тобой овладел здесь прямо на столе Вольперт?!
– Замолчи! Я не хочу об этом говорить! – заплакала Вера, прикрыв ладонями лицо.
В ту же секунду я сорвал с нее черный плащ и тут же на столе, как Вольперт, овладел ею.
– В каждом больном есть доля врача, – озвучил наше соитие Вольперт.
– Или просто собачья свадьба, – горько усмехнулась Вера, уже сползая со стола и глядя на Вольперта и меня с одинаковым презрением.
– Черт! Как я ненавижу всех вас! – закричал я и снова ощутил, как меня сзади колят тремя фантазиями, то есть проклятым трифтазином, а еще не менее ужасным вирнолом, и как теперь уже я постепенно весь растворяюсь в этом душном воздухе, быстро постигая свою невесомость, а может, даже бесконечность…
«Начало не имеет возникновения», – с этой фразы Платона, а может, самого Вольперта начинается узнавание мною нового места в виде идеально белой комнаты, где на белом столе стоит белый гроб, а в нем как обязательная принадлежность гробу лежит голая девушка с золотистыми длинными, как конская грива, волосами, свешивающимися с гроба и доходящими до самого пола.
Я дотрагиваюсь до гроба, и с него тут же слетает белая пелена вместе со столом, на котором был этот гроб, и я уже вижу, что это не гроб, а огромный аквариум, в котором плавают чудные морские рыбы между ее золотистых волос, плавающих в нем, как водоросли, а сам гроб висит на золотых цепях, прикрепленных к золотым столбам, на конце которых высятся светильники в виде стеклянных шаров, внутри которых светятся звезды и тоже плавают рыбы между золотистых волос девушки, которые невидимыми нитями расстилаются и поднимаются повсюду, а на шарах-светильниках-аквариумах вздрагивают золотыми крыльями гигантские бабочки, имеющие странные птичьи тонкие и загнутые клювы, а глядя наверх, я обнаружил вместо потолка светящееся звездами ночное небо, а на фоне неба – черный силуэт летящего к звездам человека.
Потом я вдруг увидел не один, а несколько черных силуэтов летящих людей, которые стали соединяться с собой в круглые хороводы, вслед за ними все звезды начали покидать свои места и тоже складываться в большие и маленькие светящиеся хороводы, которые стали перекрещиваться между собой, создавая подобье часового механизма, одновременно с этим послышались гулкие звенящие удары.
Потом я увидел, как девушка из гроба приподымается с испуганными глазами, глядящими на меня, а одновременно за нею на белой стене расплывается сначала маленькое, а потом огромное черное пятно, из середины которого капают небольшие капельки крови.
Постепенно пятно разрастается до невероятных размеров и мгновенно поглощает в себя и стеклянный гроб на цепях, и столбы со светильниками, и всю возвышающуюся надо мной небесную сферу с хороводами летающих людей и звезд, и я даже не успеваю произнести ни единого слова.
Я бегу от пятна, и стены сразу же расступаются передо мной, а пятно это все гонится и гонится за мной! И еще совсем немного, и оно целиком проглотит меня ко всем чертям! Е* твою мать, мне же страшно!
Вдруг я спотыкаюсь обо что-то круглое и сферическое, падаю, падаю, а потом подымаюсь и вижу, что это наш земной шар, по которому ходят крошечные точки, т. е. люди, а над ними летают точки чуть-чуть побольше, я понимаю, что это самолеты, спутники и космические ракеты, а шар сам собой висит над полом и кружится, как точная и живая модель Земли, тогда я хватаю эту крохотную модель Земли и бросаю ею в надвигающееся на меня черное пятно, и пятно вместе с Землей исчезает, а я неожиданно задумываюсь о том, что эти люди, крошечные создания могли погибнуть, а значит эта страшная дыра могла вполне удовлетвориться этими крошечными жизнями, о которых я вообще ничего не знаю.
Я вздыхаю, перевожу свой боязливый дух, потом замечаю, что начинаю слепнуть от белизны окружающей меня всего комнаты, я пытаюсь нащупать дверь, но ее нигде нет, и я внутри этой комнаты, как в коконе, только из стен идет какой-то странный белый цвет, как в компьютере на экране монитора, когда ты хочешь, что-нибудь нарисовать, но твоя мысль пуста, и ты ничего не можешь и вынужден долго вглядываться в эту белизну, только она везде, даже когда ты быстро вращаешь головой, ты ничего абсолютно не видишь, и тебе становится страшно, и ты опять кричишь, Е* твою мать, а по щекам бегут слезы и ты весь дрожишь и ничего не чувствуешь, кроме дрожащего и замерзающего от страха тела, ничего, Е* твою мать, ничего…
Это состояние длится бесконечно, ты пытаешься лечь, но не можешь, сами стены, пол и потолок мгновенно меняются своими местами, и ты опять уже снова стоишь, Е* твою мать, ложусь, и раз – снова стою! Это, видно, Вольперт постарался, создал ловушку сновиденью, потом продел его через свою иголку и сплел узор из своих страшных мыслей, по ниточке зашил в мои мозги, по нитям вычислил вхождение в пространство, а из пространства в пустоту, потом в ее пустую середину, по формулам шаги все отсчитал, соединил в одну сплошную схему и приговор суровый подписал!
