Речь уже шла о разводе, и спустить все «на тормозах» удалось, как ни странно, лишь мадам Меттерних, знавшей обо всех проделках своего мужа и стойко переносившей их. Она сумела тонко намекнуть генералу Жюно, что роль Отелло ему не очень-то подходит, так как он и сам ведет далеко не монашеский образ жизни. Жюно лишь грустно рассмеялся в ответ, но конфликт все же был замят. Более того, сама Лора, тоже ставшая герцогиней д’Абрантес, в своих «Мемуарах» утверждала, что муж попросил у нее прощения, умоляя не бросать его.
История эта явно раздута до неимоверности, но при любом раскладе отвратительна. Она в одинаковой степени плохо характеризует всех ее участников. Впрочем, Теофиль Готье недаром в шутку называл Лору д’Абрантес, одну из главных «героинь» и «первоисточников» этой истории, герцогиней д’Абракадабрантес.
//__ * * * __//
Почти весь 1809 год Жюно вновь воевал в Германии, ав 1810 году судьба вновь забросила его на Пиренейский полуостров, но на этот раз он взял Лору с собой. Та была вновь беременна, и Жюно оставил ее в захваченном французами испанском укрепленном городе Сьюдад-Родриго, а сам отправился в очередной поход в Португалию. В Сьюдад-Родриго двадцатишестилетняя Лора не имела никаких известий о муже. Вообще из Португалии не было практически никакой информации, и никто не знал, что там происходит.
Подобная неизвестность, длившаяся уже несколько месяцев, была тяжелее, чем самая неприятная новость. Что же касается новостей, то их одновременно и с нетерпением ждали, и боялись. Наконец, в дом, где жила герцогиня д’Абрантес и находившаяся при ней баронесса Томьер, явился измученный гонец с письмом от Жюно.
Как потом выяснилось, не видя никакой другой возможности связаться с женой, Жюно написал сразу три письма и передал их трем гонцам-португальцам, пообещав каждому, кто доставит письмо, тысячу реалов. Два гонца либо погибли, а может быть, просто испугались долгой и опасной дороги, и лишь третьему удалось благополучно добраться до Сьюдад-Родриго.
Ничего особо утешительного в этом письме не было, но главное — муж, хотя и находился в бедственном положении, был жив, интересовался здоровьем супруги и выражал надежду на скорую встречу.
А состояние здоровья Лоры было не самым блестящим. Она тяжело переносила беременность, и к тому же жизнь в полуосажденном и унылом Сьюдад-Родриго была ей в тягость.
Наконец, в ночь на 25 ноября 1810 года у Лоры родился мальчик, которого она назвала Адольф-Альфред-Мишель.
Через несколько недель после родов Лора с сыном, кормилицей, мадам Томьер и ротой охраны была переправлена в Саламанку, где губернаторствовал генерал Тьебо, старый боевой друг Жюно, бывший начальник его штаба. Он разместил мадам Жюно с младенцем в лучшем доме, в котором до этого жил маршал Ней.
//__ * * * __//
В мае 1811 года после неудачи французов в Португалии корпус Жюно был распущен, а сам генерал, едва оправившийся от очередного тяжелого ранения в голову, наконец получил возможность вернуться во Францию, где он не был уже больше года, отдохнуть и несколько поправить свое здоровье лечебными ваннами.
Жюно с нескрываемой радостью сообщил эту новость жене:
— Лора! Мы возвращаемся во Францию! Все горести забыты, ура!
Семейство Жюно в сопровождении жены генерала Томьера, оставшегося в Испании и впоследствии убитого в битве при Саламанке, отправилось в сторону Байонны. Дорога от Бургоса до границ Франции считалась опасной, и Жюно лично командовал выделенным ему отрядом прикрытия.
В Вальядолиде небольшая экспедиция остановилась на два дня в доме маршала Бессьера. Покидая гостеприимного маршала, Жюно воскликнул:
— Дай Бог, чтобы дальше мы жили счастливее, нежели в эти прошедшие годы!
Весь остаток 1811 года прошел для Жюно на этой счастливой ноте, среди чисто семейных радостей и друзей. Но не такой он был человек, чтобы долго предаваться отдыху, когда каждому французу, а тем более высокопоставленному генералу было очевидно, что над Францией вновь заклубились грозные тучи войны. Поход на холодные снежные равнины России стал неизбежным.
//__ * * * __//
Поход в Россию, как известно, завершился полной катастрофой. Чудом оставшийся в живых Жюно стал раздражительным и замкнулся в себе. А тут еще ужасные головные боли — следствие нескольких тяжелых ранений в голову. На современном языке болезнь, приведшая Жюно впоследствии к трагическому финалу, называется вполне определенно — глубокая душевная депрессия, сильное психическое переутомление.
Бог может простить нам грехи наши, но нервная система — никогда. Как прав был Наполеон, говоря пятнадцатью годами раньше в Италии: «Здоровье необходимо на войне и ничем не может быть заменено».
Описывая физическое состояние прибывшего в конце концов в Париж Жюно, Лора отмечала: «Со времени возвращения из России Жюно терпел жестокие страдания от своих ран. Особенно последняя, полученная им в Испании в 1811 году, имела пагубные следствия для его организма. <.> Часто он оставался в беспамятстве целый день, а ночью уже совсем не мог спать. Горько было глядеть на него!»
Она тогда еще не представляла, как на самом деле физически страдал ее муж. Но что значили эти страдания по сравнению с муками душевными! Жюно был всего сорок один год, а коллекционирование неудач и неприятностей в последнее время сделалось для него чем-то привычным, как для нормальных людей коллекционирование монет или курительных трубок.
Биограф Жюно С. Ю. Нечаев пишет: «Жюно никогда не роптал и не жаловался. Но события, произошедшие в России и повлекшие за собой совершенно, на взгляд Жюно, незаслуженную немилость императора, которого он всегда боготворил, стали причинять Жюно муки более сильные, чем боль физическая».
Для человека прямого и открытого, для которого не существует полутонов, а все четко и ясно делится на черное и белое, нет ничего более мучительного, чем неопределенность, чем разочарование в казавшихся незыблемыми идеалах, чем осознание того, что то, что всегда казалось ослепительно-белым, в реальности оказывается если не черным, то каким-то грязно-серым.
Когда это осознание происходит, то оно равносильно потрясению, шоку, вслед за которым, как правило, следует пустота, апатия, полная потеря всякого интереса к жизни.
Нечто подобное произошло с Жюно после возвращения из России».
Однажды Лора увидела его плачущим. Подобного ей видеть еще не приходилось, и она с удивлением воскликнула:
— Ты плачешь?! Что же должно было произойти, чтобы довести тебя до такого состояния?!
— Я не могу тебе всего рассказать, — ответил Жюно. — Моя бедная Лора, я не хочу перекладывать на тебя груз моих проблем.
— Но я вижу, что ты страдаешь. Расскажи мне все.
Дальнейшее в своих «Мемуарах» Лора описывает так: «Он рассказал мне все. Именно тогда я впервые узнала историю того, что произошло под Смоленском, об опоздании его корпуса. <.> Но это было еще полбеды. <.> Последняя рана, самая жестокая из всех, что он получил, совсем лишила его сна. <.> Несчастный оказался один в страшной пустыне. <.> Он вынужден был постоянно бороться с этой напастью, попавшей в него, словно отравленная пища. <.> Его страдания с каждым днем становились все более и более невыносимыми».
