Теперь я была не одна. Мой образ, умноженный бесчисленное количество раз, отражался в каждой фасетке во всех проекциях: мой силуэт, мой профиль и анфас, мои угловатые формы и округлости, мои достоинства и недостатки – все собралось вместе наконец. Я поняла: это приспособление должно напомнить мне о предыдущем приказе: «Снимите одежду».
– Так вот что вы имели в виду? А? Вам нравится подглядывать? Вот в чем ваша проблема? – кричала я в пустоту, обращаясь к невидимому зрителю.
Разумеется, в ответ я услыхала лишь глухое эхо своего голоса, искаженного от злости.
Я достала из сумочки серебристый блокнот, распухший от вложенных записочек, и, потрясая им, как проповедник Библией, продолжала обличать:
– Это вас возбуждает? Не правда ли? А какое вы имеете право воображать себе, что творится в моей голове! И в моей заднице, кстати, тоже!
Тишина в ответ только обостряла мой гнев.
– Вы что, в самом деле думаете, что, вторгаясь в мою личную жизнь, вам удастся меня воспитать? Вы вообразили себе, что я – ваша вещь, раз состряпали про меня гадости и пишете скабрезные записки от моего имени? Но я – не ваша вещь! Я никогда не буду вашей! Я принадлежу Дэвиду! Дэвиду! Вы меня слышите?
Несколько минут прошло в тишине, ничего не изменилось в комнате, за дверью – тоже.
Я не могла унять дрожь и сдержать слезы, но в конце концов решила подчиниться. Если я хотела вырваться из этой клетки, другого выхода у меня не было. Я разозлилась. Бог его знает, сколько времени Луи готов продержать меня тут, если я буду сопротивляться. Всю ночь? Что в таком случае я скажу Дэвиду? Как объясню ему, где провела ночь? Придется все рассказать, и тогда…
Сначала я расстегнула пряжки на туфлях. Эти туфельки от Лубутэна с модной пряжкой в виде цветка мне подарил Дэвид. Одежда же на мне в этот вечер была более чем скромная: джинсы в обтяжку обычного темно-синего цвета и светлая шелковая кофта с глубоким вырезом. Я сняла и то, и другое, оставив на себе только нижнее белье, трусики и бюстгальтер, украшенные тонкими изящными кружевами, через которые просвечивали в верхней части – мои коричневые соски, в нижней – курчавые волосики на лобке. Мог ли подобный вид порадовать того, кто подсматривал за мной (а я в этом не сомневалась), прячась за зеркалами с той стороны, может быть даже, с видеокамерой?
Та, за кем я наблюдала в зеркалах, ничем не отличалась от Анабель, что по утрам смотрела на меня из зеркала в ванной комнате. Те же бедра – слишком широкие, те же ляжки – слишком толстые, та же попка – слишком крупная, тот же животик с ямочкой в центре. «Ты свое полюбишь тело»? Что же еще нужно, чтобы быть соблазнительной!
Как бы в ответ на этот очевидный факт неожиданно изменилось освещение, хотя я не давала на сей счет никаких распоряжений. Лампочки стали светить не так ярко, комната погрузилась в полумрак, пронизанный лучами света, падающими на меня с разных сторон и изменившими до неузнаваемости мое тело. Мои руки, ноги, груди и другие части тела приняли иные очертания, более мягкие, плавные, более выпуклые и гармоничные. Вроде я осталась той же, но при этом освещении сама себе казалась стройнее, изящнее, красивее. Я никогда раньше не видела себя такой.
Вдруг мне показалось, что температура в помещении стала подниматься, потому что, несмотря на то, что я разделась, мне не было холодно. Время от времени по телу пробегала нервная дрожь, но она не имела ничего общего с ознобом от холода, отражая внутреннее возбуждение, тревожное состояние на грани негодования.
I could feel at the time
There was no way of knowing
[9]
.
Голос певца, пронзительный, немного приглушенный, доносился из невидимых динамиков, спрятанных в каждом углу. После пары аккордов гитары я вспомнила эту мелодию. Где-то я ее уже слышала раньше, но где? Когда? Этот пленительный напев соул-рока, нежный, душевный, сопровождаемый электронной аранжировкой, явно был не в духе музыки, которую любил Фред. В припеве, как я догадалась, содержалось послание, адресованное лично мне:
More than this
Tell me one thing…
More than this
[10]
.
Более того… Нельзя подобрать более ясные слова, чем те, что вкрадчиво прошептал Брайан Ферри: он хотел увидеть больше.
Неужели я настолько торопилась покончить со всем этим, как подсказывал мне мой разум? Или уступила по какой-то другой причине? Влечению? Нет. Я испытала настоящий порыв. Неудержимый импульс, неизбежное следствие борьбы противоречивых чувств, природу которых я не в силах была понять.
Проворной рукой я расстегнула бюстгальтер и уронила его на пол, освободив из плена тяжелые груди. Им явно было приятно вырваться на свободу из тесного корсета, они качнулись, расправились, соски набухли и порозовели. Я слегка коснулась их ладонями. Груди были теплыми, даже горячими. Я немного потерла их ладонями вверх-вниз, и они вытянулись вперед, налившись малиновым цветом.
More then this
You know there’s nothing…
[11]
Нет, оставалось кое-что еще.
Хлопковые трусики. Сквозь ажурные кружева на уровне лобка просвечивали темные волосики, я чуть раздвинула ноги, и маленький кусочек ткани плавно сполз вниз, присоединившись на полу к остальной одежде. Ничто больше не скрывало мою наготу. Думаю, даже перед Дэвидом я никогда не обнажалась так бесстыдно, так вызывающе. Мне не пришло в голову застенчиво прикрыть рукой низ живота, там, где под коричневыми кудряшками смыкались губы, скрывая соблазнительную щель.
Я ждала пятнадцать лет, прежде чем приступить к исследованиям самой себя в той области, где только со стороны можно что-то рассмотреть. Кажется, это случилось приблизительно в то же время, когда я начала мастурбировать с полным знанием дела. Раньше я ограничивалась безотчетным поглаживанием гениталий, на ночь глядя, лежа среди подушек и плюшевых игрушек.
Я стащила у мамы карманное зеркальце, заперлась в ванной комнате, поставила одну ногу на край ванны и расположила зеркальце так, чтобы увидеть отражение щели между ног, которая очень интересовала меня. В этой позе света было недостаточно, чтобы все хорошо рассмотреть, я скорее догадывалась о строении своей промежности на ощупь. Помню, я несколько раз примерялась, пытаясь найти удобное положение, и, наконец, придумала вот что: я поставила на пол фонарик, направив свет снизу прямо на свою киску, положила зеркальце на край ванны, чтобы освободить обе руки, пальцами раздвинула губы и только тогда рассмотрела как следует розовую плоть, доселе мне незнакомую. Я глядела как зачарованная. Я провела несколько долгих минут, внимательно исследуя подушечкой указательного пальца все уголки, все складочки, особенно те, что блестели от выделяемой влаги. Сначала я боялась сделать себе больно. Потом, дойдя до розового бугорка, прикрытого капюшоном, нежной кожной складочкой, в том месте на лобке, где сходятся губы, я поняла, что это – не та боль, которой следует опасаться. Я стала массировать его неловко, но настойчиво до тех пор, пока не почувствовала прилив крови, дыхание перехватило, и я чуть не грохнулась в эмалированную ванну. Я поняла то, что мне хотелось. И с тех пор, по непонятным причинам, я больше не пыталась повторить эксперимент там, где провела первый осмотр.
