«Мне неловко признаться в том,
что я прекрасно поняла, что в тот вечер
вас охватило безумное желание
заставить меня танцевать. Я храню воспоминание
о вашем поцелуе, и мне хочется надеяться,
что он служит доказательством того,
что я могу
быть вами любима».
Но когда я наконец поняла, о чем идет речь в этих стихах, я запомнила только часть, получилось вот что:
«Мне неловко признаться в том,
что меня охватывает безумное желание
заставить вас целовать меня».
(Написано незнакомым почерком 07/06/2009.
Если он надеялся дать мне урок словесности, то опоздал. Соня уже раньше меня просветила и дала почитать эти стихи, когда мы вместе учились в университете.)
Я решила пойти в контратаку: теперь моя очередь предложить тему для разговора.
– Там тоже татуировка?
Впервые мой вопрос застал его врасплох.
– Что, простите?
– Шелковый манжет, который Дэвид носит на запястье, скрывает татуировку, такую же, как у вас?
Луи побледнел, подыскивая слова, чтобы мне ответить, а ведь раньше он никогда не лез за словом в карман. Или, может быть, его охватил приступ гнева? Пару дней назад я спросила об этом у своего жениха, но он рассердился и ограничился кратким ответом:
– Так, небольшая травма. Это – мое дело, которое никого не касается.
– Даже твоей жены?
– Это… В любом случае, это дело прошлое.
И все. Проехали.
Луи потянул за рукав, чтобы прикрыть татуировку кадуцея, как будто этот жест мог сохранить тайну брата.
– Нет, Дэвид не признает такие вещи.
– Тогда что?
Луи раньше, наверное, не подозревал, что я могу быть такой настойчивой. Он видел во мне только то, что хотел: доверчивую простушку, готовую, развесив уши, с благодарностью слушать что угодно. Игрушку, куклу, все детали тела которой он теперь знал во всех подробностях.
Но я разглядела оттенок смятения в его потемневших глазах.
– Дэвид разве ничего вам не говорил?
– О чем?
– О своей руке?
– Нет. А в чем дело?
Луи отхлебнул из чашки несколько глотков чая, еще горячего, потом негромко начал рассказ, менее уверенным тоном, чем обычно.
– По правде говоря, эта история совсем не про руку, – серьезно произнес он.
По его тону я поняла, что речь пойдет не о забавном эпизоде. Я сочувственно посмотрела в его глаза, желая приободрить. И тогда он продолжил:
– Однажды летом, в каникулы, мне тогда было двадцать лет, а Дэвиду – девятнадцать, мы встретили девушку и влюбились в нее. Одновременно. Оба.
Я сразу вспомнила рассказы Армана про ревность, про соперничество. Власть тому, кто сумеет завоевать сердце самой красивой женщины…
– Как ее звали?
– Аврора. Аврора Дельбар.
Когда Луи произнес ее имя, на лице появилась гримаса, словно он глотнул кислого сока. Мускулы на скулах непроизвольно сжались, он побледнел. Кем эта девушка была для него, для них обоих, что после стольких лет чувства еще не угасли в его душе?
– При каких обстоятельствах вы встре…
– Какая разница, – довольно грубо оборвал он меня. – Несмотря на юный возраст, Аврора предпочла Дэвида. Они обручились и вскоре поженились. Очень быстро, через несколько недель после знакомства.
Они поженились? Значит, я уже не первая? Я отбросила противные мысли, острые, как бритва, и жгучие, как крапива, сосредоточившись на повествовании.
Луи, значит, проиграл партию своему брату. Исказившиеся черты лица отражали следы давнего поражения. Был ли это первый громкий успех, благодаря которому Дэвид воцарился на троне семьи Барле? А я? Кем я являюсь для него? А для Луи? Может, всего лишь утешительным призом или игрушкой, которую он готов сломать, лишь бы она не досталась брату? Теперь уже я сама хотела взять его за руку, но Луи отдернул руку так быстро, что я не успела даже дотронуться до нее.
– Они были прекрасной парой. Все называли их ДельБарле. Даже их фамилии удачно сочетались.
Я не посмела указать на очевидный факт – ведь с его фамилией было бы то же самое, – решив не перебивать Луи, пусть расскажет все, что сам сочтет нужным. Вот уже несколько недель он манипулирует мною, а теперь у меня возникло чувство, что я перехватила инициативу и могу управлять им. Нервным движением Луи поправил рукав рубашки, и опять на левом запястье показалась прописная буковка «А». Я не могла не уловить связи: первая буква имени «Аврора».
– Но вот что мы с Дэвидом не учли, точнее, не знали: Аврора была больна, у нее была депрессия.
– Депрессия? До какой степени?
На мой бестактный вопрос он ответил лишь пренебрежительным взглядом.
– Как сказать… склонность к разрушению, к манипуляциям. В то время у этой болезни еще не было названия…
– А сейчас?
– Сейчас это называют синдромом Бордерлайна. Чаще всего он встречается у женщин. Особенно у тех, у кого было тяжелое детство, недостаточно любви, непонимание со стороны родителей. Я сам мало интересовался этим.
Со своей стороны я специально старалась не проявлять любопытства относительно ужасного прошлого первой жены моего будущего мужа, женщины, само существование которой он скрывал от меня до сих пор. Я с трудом сдерживала раздражение и гнала от себя мысли о том, что Дэвид мог до такой степени быть нечестным со мной, пытаясь оправдать его тем, что болезнь жены доставляла ему самому много переживаний. Возможно, потому он мне ничего и не рассказывает, что даже воспоминания о ней доставляют ему страдания.
И потом, имею ли я право осуждать его, если сама до сих пор не решаюсь познакомить с ним свою родную мать?
– А что было потом? Я имею в виду после того, как они поженились?
– Сначала все шло более или менее нормально. Дэвид приспособился к запросам и капризам Авроры, научился справляться с перепадами ее настроения. Хотя, видит Бог, это было непросто. Знаете, как, в частности, проявляется такая болезнь? Человек подвергает своих близких всевозможным испытаниям, чем страшнее, тем лучше, в патологической надежде, что они в конце концов откажутся от него. Аврора была способна, например, за один вечер впихнуть в себя все содержимое холодильника, а потом, прежде чем вызвать рвоту, отправить моего брата за покупками, ночью, когда магазины закрыты. В периоды обострения болезни она становилась настоящим тираном и невероятно мучила его.
С большим трудом я могла представить себе Дэвида, важного босса, властного и серьезного человека, обаятельного мужчину, в подобной роли. Неужели он позволил ей так вертеть собой? Не верилось!
