В конце концов де Голль согласился отправиться в мэрию, где его ждали Жорж Бидо и члены Национального совета Сопротивления. Взаимные подозрения были отброшены, уступив место всеобщему восхищению генералом, отказавшимся в 1940 г. сложить оружие. Посреди огромного зала их высокий, нескладный, но оттого не менее величественный лидер произнес одну из своих самых знаменитых речей: «Париж! Париж оскорбленный, Париж униженный, Париж-мученик. И – Париж освобожденный! Освобожденный своими силами, силами своих жителей, которым помогала вся Франция – сражавшаяся Франция, истинная Франция, вечная Франция».
Некоторые присутствовавшие члены Сопротивления все же считали, что де Голль не воздал должного их вкладу в общее дело
[283]
. Но когда Бидо попросил его объявить собравшейся внизу толпе о восстановлении Республики, де Голль отказался. И это не было актом пренебрежения, как считали многие. Ответ де Голля звучал так: «Зачем нам объявлять о восстановлении Республики? Она никогда не прекращала своего существования». Французское государство Петена, по его мнению, было порождением эпохи смуты и признавать его не следовало. Однако он согласился выйти к собравшимся. Генерал просто вскинул свои длинные руки в победном жесте. Ответом ему был ликующий рев огромной толпы.
Когда закончились бои, большая часть военных корреспондентов и журналистов устремилась к отелю «Скриб», известному им еще с довоенных времен. Хемингуэй и Дэвид Брюс, окруженные людьми из созданного писателем импровизированного ополчения, направились прямо в «Риц», который Хемингуэй твердо решил «освободить». Но самым легендарным эпизодом освобождения было то, что один молодой офицер из 2-й танковой дивизии называл «прелестями ночи Венеры». Парижанки, не пытаясь сдержать слез радости, приветствовали солдат словами «Мы ждали вас так долго!», а ночью безгранично щедро отблагодарили их в палатках и боевых машинах. Когда отец Фуке вернулся после ужина с друзьями в свою часть, он обнаружил, что большая часть 2-й танковой перебралась в Булонский лес. «Провидение помогло мне убраться из Булонского леса в эту ночь безумия», – писал он. Американская 4-я пехотная дивизия, ставшая лагерем в Венсенском лесу у восточных окраин Парижа и на острове Сите за Нотр-Дамом, также не была обделена заботами молодых парижанок.
На следующее утро весь город, казалось, страдал от коллективного похмелья. Дэвид Брюс писал в своем дневнике, что весь прошедший день они пили «пиво, сидр, белое и красное бордо, белое и красное бургундское, шампанское, ром, коньяк, арманьяк и кальвадос… сочетание было достаточным, чтобы подорвать любое здоровье».
«Мало-помалу люки танков начали открываться, – писал один американский офицер. – Из них тихонько вылезали встрепанные женщины». В Булонском лесу капитан Дрон выводил молодых женщин из палаток своих солдат. Одна из них стала с ним заигрывать. Под взрывы солдатского хохота он ответил: «Да мне начихать. Я гомик». После этого ночные любовники вместе позавтракали пайками, усевшись вокруг костров.
Субботний день 26 августа тоже выдался солнечным. Несколько вишистских «милиционеров» и немцев-одиночек продолжали сопротивление, но большинство выстрелов было следствием перевозбуждения бойцов Сопротивления. Многие из них палили почем зря, разъезжая на реквизированных черных «ситроенах» с выведенными на них буквами «ВФВ».
Услышав выстрелы, генерал Героу решил, что 2-я танковая не справилась со своей основной задачей по зачистке города. Он все еще был в бешенстве из-за того, что французские командиры игнорировали его приказы. Услышав, что генерал де Голль запланировал на вторую половину дня парад победы, он в 12:55 направил 2-й танковой дивизии распоряжение: «Генералу Леклерку и его дивизии предписываю не принимать, повторяю, не принимать участия в параде во второй половине дня и продолжить выполнение текущей задачи по очистке Парижа и окрестностей от врага. Приказы принимать только от меня. Подтвердить и доложить, когда директива будет доставлена Леклерку». Подписано: Героу.
Его распоряжение в очередной раз проигнорировали. В 15:00 де Голль принял рапорт Чадского пограничного полка у Триумфальной арки. Это был чисто французский праздник, но ему совершенно не мешал интернациональный состав 2-й танковой дивизии, в рядах которой сражались испанцы, итальянцы, немецкие евреи, поляки, русские белогвардейцы, чехи и представители многих других народов.
Де Голль пешком шел по Елисейским Полям к Нотр-Даму, а по обе стороны от него ехали бронетранспортеры дивизии. Штаб полковника Роль-Танги вызвал для участия в параде 6000 бойцов Сопротивления, хотя их присутствие не слишком радовало свиту де Голля. Сразу за ним шагали генералы Леклерк, Кениг и Жюэн. Дальше шли несколько раздосадованные члены Национального совета Сопротивления, которых поначалу приглашать не хотели. Но радость огромной толпы, выстроившейся вдоль длинного проспекта, взбиравшейся на фонарные столбы, высовывавшейся в окна и даже стоявшей на крышах, была несомненной. По разным оценкам, в тот день в центре Парижа собралось свыше миллиона человек.
Внезапно на площади Согласия раздались выстрелы, что вызвало панику и беспорядок. Никто не знал, кто начал стрельбу, но, по всей вероятности, это был какой-то нервный или слишком воинственный боец Сопротивления. Жан-Поль Сартр, наблюдавший за происходящим с балкона отеля «Лувр», попал под обстрел, а стоявший на балконе отеля «Крийон» Жан Кокто даже утверждал, что пуля выбила у него из зубов сигарету. Но выглядывавший в окно высокопоставленный чиновник Министерства финансов действительно погиб, а жертвами последовавшей за этим перестрелки стало не менее полудюжины человек.
Де Голля после этого довезли до собора Нотр-Дам на машине. Сразу бросалось в глаза отсутствие кардинала Сюара. Ему запретили присутствовать на церемонии, поскольку он приветствовал прибытие Петена в Париж, а совсем недавно отпевал Филиппа Анрио, министра пропаганды режима Виши, убитого бойцами Сопротивления.
Когда де Голль вошел в Нотр-Дам, внутри и снаружи собора вновь раздалась стрельба. Ни один мускул не дрогнул на лице генерала, хотя почти все вокруг него бросились на пол. Он продолжал шагать по проходу, укрепившись в своей решимости разоружить Сопротивление, которое считал гораздо большей угрозой порядку, чем оставшиеся «милиционеры» и немцы. «Общественный порядок – это вопрос жизни и смерти, – сказал он через несколько дней пастору Бенье. – Если мы не восстановим его сами, он будет навязан нам иностранцами». Американцы и англичане отныне считались иностранцами, а не союзниками. Франция поистине стала свободной, а как говорил сам де Голль, у Франции нет друзей, у нее есть лишь интересы.
Хотя нежелание французов признавать важную роль помощи американцев все еще было острым вопросом, генерал Героу пошел с Леклерком на мировую. 2-я танковая была готова выступить 27 августа и вступила в бой с немцами в районе аэропорта Бурже. В тот же день в Париж «с неофициальным визитом» прибыли Эйзенхауэр и Брэдли. Эйзенхауэр пригласил и Монтгомери, но тот отказался, сославшись на занятость. Несмотря на неофициальность, генерал Героу решил лично встретить начальство у станции метро «Пор-д’Орлеан» и проводить его через город с полноценным эскортом 38-го танкового разведбатальона. «Как военный комендант Парижа, генерал Героу возвращает столицу французскому народу», – сообщал на следующий день 5-й корпус. Когда Героу сообщил об этом генералу Кенигу, тот ответил, что уже давно сам заправляет всеми делами города.
