15 июня, на следующий день после отступления англичан, один унтер-офицер 2-й танковой дивизии урвал полчасика, чтобы написать своим родным. «Началась битва на Западе. Вы легко поймете, как мы здесь заняты, поэтому на письма времени остается очень мало. Теперь – или все, или ничего, речь идет о жизни и смерти нашего любимого фатерланда. Чем закончатся бои для каждого из нас, солдат, совершенно не имеет значения, лишь бы удалось добиться справедливого мира на долгое время… Мы давно научились обходиться даже без самого необходимого, да и с совестью частенько приходилось идти на сделку. И все равно, каждого из нас то и дело охватывает тоска по дому, она поддерживает нашу стойкость и веру в победу, а вот жизнь может угаснуть навеки от взрыва следующего снаряда. Мы вступили в самую ожесточенную битву».
В Нормандии сложилась патовая ситуация, и все попытки англичан сдвинуть дело с мертвой точки позорно провалились. По поводу поражения, которое они потерпели под Виллер-Бокажем, можно спорить долго и бесплодно. Изменилось бы что-нибудь, если с самого начала не было потеряно время, и «Меткие стрелки» заняли бы высоту 213 раньше, чем появились танки Виттмана? Почему Бакнелл не прислал подкреплений? И почему на передовой не велась сплошная разведка? Важно в данном случае другое: провал операции означал не только серьезное тактическое поражение англичан. Он нанес сокрушительный удар по морально-психологическому состоянию 7-й танковой дивизии, да и всех прочих английских танковых частей и соединений. Несколько дней спустя после описанных событий офицер разведывательного отделения 7-й дивизии записал в дневнике: «В 131-й бригаде отмечены многочисленные случаи нервных срывов. 7-я танковая дивизия прославила свое имя, однако ни 22-я, ни 131-я танковые бригады не относятся к числу лучших частей, а в Италии им не пришлось участвовать в серьезных боевых действиях».
М. Демпси бурно негодовал на беспомощность, проявленную Р. Эрскином и всей его дивизией. В августе преемник Эрскина писал, что 7-я дивизия «показала себя в Нормандии исключительно слабо». Правда, не все полки дивизии подверглись суровой критике. «Знаменитые “Крысы пустыни”, – писал новый командир Шервудских егерей, – высадились в Нормандии, уже овеянные славой, а вот сохранить свою репутацию им оказалось не так-то просто. Полагаю, справедливо будет сказать, что единственной частью, которая постоянно сражалась в рядах 7-й дивизии с момента ее формирования, был 11-й гусарский полк – самый знаменитый из всех танковых разведывательных полков. Он снискал себе славу беспримерной доблестью и все время лишь приумножал эту славу. Если уж на передовой находился 11-й гусарский, то никакой враг в радиусе нескольких километров не мог проскочить незамеченным и безнаказанным».
Позднее командование Королевских ВВС в официальном докладе признало следующие ошибки. Целеуказатели для бомбардировки зоны «M» в районе Каньи были сброшены далеко от целей. Провели корректировку, но дым и пыль все равно свели видимость почти до нуля, так что летчики не смогли уничтожить батарею 88-мм орудий. На левом фланге, в зоне «Ай» у Троарна, лишь 18 % бомб упали вблизи целей. А в зоне «П», включавшей Юбер-Фоли, Солье и селение Бургебю, вблизи целей упали 40 % бомб. (Прим. авт. )
Англичан потрясла и выбила из колеи засада, приведшая – из-за отсутствия предварительной разведки – к настоящему разгрому 22-й танковой бригады. Но самым тревожным итогом сражения стало обнаружение полной неспособности танка «Кромвель» нанести повреждения «Тигру», даже при прямом попадании с близкой дистанции. Еще до начала вторжения кое-кто вполголоса поговаривал о том, что английские танки «бесполезны». Подполковник лорд Крэнли даже счел необходимым специально выступить по этому вопросу перед своим 4-м конным полком. Он вполне признал все недостатки английских танков, но «какой смысл ворчать? Других мы все равно не получим, так давайте драться как можно лучше с тем, что у нас есть». «Кромвель» был достаточно низким, имел высокую скорость движения по прямой, однако плоская лобовая часть была весьма уязвимой, а пушка – слишком слабой. Дж. Паттон резко критиковал и «Кромвель», и танк «Черчилль», и даже английские генералы не спорили с тем, что у «Кромвеля» имеются «дефекты конструкции».
Монтгомери же в письме де Гинганду от 12 июня выразил надежду, что удастся сразу пресечь все рассуждения о слабости английских танков, пусть эти рассуждения и соответствуют истине. Он не желал, чтобы у его танкистов выработался страх перед «Тиграми» и «Пантерами». Тем не менее в августе 1943 г. Монтгомери и сам критиковал конструкцию английских танков. Он тогда говорил: «Немецкие танки стреляют и дальше, и точнее наших». А пытаться замалчивать эту проблему год спустя значило откровенно закрывать глаза на очевидные факты. Немецкая 88-мм пушка – и на «Тиграх», и в варианте зенитки, используемой для стрельбы по наземным целям, – была способна подбить англо-американские танки прежде, чем те выходили на дистанцию действительного огня своих орудий. В подбитом танке близ Траси-Бокаж нашли дневник офицера бригады Хайнда. Предпоследняя запись за воскресенье 11 июня такова: «Батальону предоставили попытаться занять позицию. Потеряв четыре машины, он был вынужден сразу отступить. Мы готовились к вторжению четыре года, так почему же наши танки так сильно уступают немецким?»
Американцы, которые так любят хвастать своими техническими достижениями, были потрясены, когда выяснилось, что немцы превосходят их даже в стрелковом вооружении, в частности, имеют гораздо лучший ручной пулемет МГ-42. Сообщения о том, что орудия немецких танков намного лучше вооружения союзников, вызвали у Д. Эйзенхауэра совершенно иную реакцию, нежели у пытавшегося замолчать неприятную ситуацию Б. Монтгомери. Верховный командующий тут же написал письмо генералу Маршаллу и направил в США ведущего специалиста по танкам с целью выяснить, что можно предпринять, чтобы улучшить характеристики бронебойных боеприпасов. А Монтгомери следовало бы написать Черчиллю и потребовать резкого наращивания выпуска танков «Файрфлай» с превосходными пушками калибра 76,2 мм. Черчилль, стоявший у колыбели танковых войск, уж конечно, помог бы всем, что было в его силах.
Накануне неудачной операции по овладению Виллер-Бокаж У. Черчилль пребывал в состоянии эйфории. Наконец-то он отбывал во Францию, чтобы впервые лично посетить район вторжения, к тому же получил весьма обнадеживающее письмо от И. В. Сталина. «Вот что пишет мне Д. Д. [Дядюшка Джо
[157]
, – телеграфировал он Ф. Д. Рузвельту. – Меня это радует. “Летнее наступление советских войск, организованное согласно уговору на Тегеранской конференции, начнется к середине июня на одном из важных участков фронта”
[158]
». Это было подтверждение готовности к проведению операции «Багратион» – вероятно, самой продуманной и результативной наступательной операции Второй мировой войны
[159]
.
