Через неделю после того, как я вступил в должность, я был вызван в Бергхоф [в Берхтесгаден] без какого-либо повода. Когда я прибыл к Гитлеру в его дом этим февральским утром [12 февраля 1938 г.], он сказал мне, что через полчаса он ждет федерального канцлера Австрии Шушнига для серьезного разговора с ним, поскольку кризис между нашими братскими странами требовал разумного решения. [В конце января венская полиция совершила нападение на главный штаб австрийских национал-социалистов и захватила разоблачающие документы, свидетельствовавшие, что они рассчитывали на вооруженное нападение Гитлера на Австрию. Гитлер уволил лидера австрийских национал-социалистов, и Шушниг нанес Гитлеру визит, чтобы попытаться получить у него гарантии продолжения их соглашения 1936 г.]
Он послал за мной, сказав, что это только для того, чтобы Шушниг смог увидеть вокруг несколько мундиров; Рейхенау и Шперле прибывали из Мюнхена.
Мы, генералы, не играли роли на этих переговорах и не подозревали об их задачах или целях этих бесед до отъезда Шушнига; нам было ужасно скучно. Нас вызывали только на обед и еще раз позднее, на кофе, где мы присоединялись к неофициальной беседе. После министр иностранных дел Австрии Гвидо Шмидт подтвердил это на процессе.
Конечно, в течение этого дня мне стало понятно, что я – с двумя другими генералами – лишь своим присутствием выступал как средство достижения какой-то цели. Такова моя главная роль в жизни. Это мнение укрепилось, когда Гитлер раскричался на меня, во время короткого отсутствия Шушнига, удалившегося для личного разговора со своим министром иностранных дел. Я вошел в рабочий кабинет Гитлера как раз в тот момент, когда из него выходил Шушниг, и, когда я спросил Гитлера, какие у него ко мне указания, он ответил: «Никаких! Просто садитесь».
Мы поддерживали краткую, нейтральную беседу в течение десяти минут, после чего мне разрешили уйти. Об эффекте, произведенном на Шушнига, свидетельствовали на процессе.
Эту ночь я провел – единственный раз за все эти годы – в доме фюрера; но я должен был оставить Бергхоф в предрассветные часы на следующее утро, чтобы организовать оговоренные различные тактические уловки во взаимодействии с Йодлем и Канарисом. Я должен был проинформировать главнокомандующего сухопутными силами, что в результате достигнутых договоренностей реальные военные приготовления даже не обсуждались.
Тем больше было наше изумление, когда 10 марта мы получили приказ Гитлера ввести в Австрию наши войска. Я был вызван в рейхсканцелярию, и мне кратко изложили эти намерения, потому что Шушниг без предупреждения объявил о желании провести референдум по вопросу своего соглашения с Гитлером. Гитлер воспринял этот поступок как нарушение их договора и намеревался расстроить эти планы при помощи военных действий.
Я предложил, чтобы главнокомандующий сухопутными силами и начальник Генерального штаба были вызваны для получения приказов непосредственно от самого Гитлера. Я отлично понимал, что иначе Бек просто отвергнет все это как совершенно невыполнимое, а я никогда не смогу доложить об этом фюреру. Браухич был в командировке, поэтому я вернулся в рейхсканцелярию только с Беком. Его возражения Гитлер немедленно отмел в сторону, поэтому у него не было выбора, кроме как выполнить приказ и через несколько часов доложить, какие войсковые части будут готовы вступить в Австрию утром 12-го. Поздно вечером 11 марта Браухич покинул здание рейхсканцелярии с окончательным приказом, после того как днем этот приказ один раз был временно отозван.
Я вернулся домой только к восьми часам вечера, и мои гости уже ждали меня, среди них случайно оказался австрийский посол [Таушиц] и его военный атташе [генерал-майор Поль] наряду с самыми разными людьми и в мундирах, и штатском. Приглашения были разосланы три недели назад, когда мне даже и не снилось, что 12 марта станет одним из главных исторических дней. Вскоре я определил для себя, что австрийские господа вели себя совершенно спокойно и явно не имели понятия о том, что должно произойти всего через несколько часов. Это было чистое совпадение, но эта вечеринка стала идеальной маскировкой для ввода наших войск в Австрию.
Последующая ночь стала для меня сущей пыткой: один за другим следовали телефонные звонки из Генерального штаба сухопутных сил и от Браухича; наконец около четырех часов утра поступил звонок от тогдашнего начальника оперативного штаба, генерала фон Вибана; все умоляли меня уговорить фюрера прекратить операцию. У меня не было желания просить об этом фюрера даже один раз; конечно, я обещал им, что я попытаюсь, но через некоторое время я перезванивал им (даже не делая попытки связаться с фюрером) и говорил каждому, что он отклонил их возражения. Об этом фюрер так никогда и не узнал, а если бы он узнал об этом, его мнение о руководстве сухопутных сил было бы подорвано, а я хотел уберечь обе стороны от разочарования.
В шесть часов утра 12 марта фюрер и я вылетели из Берлина: он хотел принять участие в триумфальном входе на его родину и лично сопровождать войска. Сначала мы появились на командном пункте главнокомандующего дивизиями генерала фон Бока, входящими в Австрию. Он кратко изложил нам о передвижении войск и их маршрутах вторжения, поскольку фюрер, естественно, сам хотел приветствовать свои войска. Отсюда и произошел тот памятный телефонный разговор с Муссолини, фюрер на самолете отправил ему с эмиссаром рукописное письмо, в котором он объяснял ему свои действия: Муссолини лично позвонил, чтобы подтвердить, что он приветствует его действия, и поздравил Гитлера; затем последовала незабываемая фраза Гитлера: «Дуче, я никогда не забуду вас за это», – восклицание, которое он повторил несколько раз.
В обед мы проехали по родине Адольфа Гитлера, Браунау, под шумные приветствия горожан и нескончаемые приветственные крики. Он показал нам свою школу и дом своих родителей, он был явно глубоко взволнован всем этим. Вечер мы закончили во втором родном городе Гитлера, Линце, на Дунае, по пути нас в каждом городе и деревне задерживали продвигающиеся войска и безудержно празднующие толпы народа, которые плотно окружали нас. Было уже совсем темно, когда мы въехали в этот город вместе с австрийским министром Зейсс-Инквартом [с 11-го числа федеральный канцлер], который присоединился к нам на окраине; здесь, с балкона здания мэрии, Гитлер обратился с речью к многочисленной толпе людей, переполнявшей базарную площадь под ним. Атмосфера всеобщего единодушия невероятно возбуждала и волновала; я никогда раньше не видел ничего подобного, и это произвело на меня глубокое впечатление. Хотя я не думал, что будет какая-нибудь стрельба или что-либо подобное, когда наши войска войдут в эту страну, но о таком приеме я и не мечтал. Мы оставались там весь следующий день, субботу; он [т. е. Гитлер] был весьма поглощен административными деталями союза. Во время обеда устроили короткий торжественный парад германских и австрийских войск перед отелем [отель «Вайнцингер» в Линце].
На следующий день произошло наше грандиозное вступление в Вену, после передышки в Санкт-Пельтене около полудня. До поздней ночи я не мог пойти спать в нашем отеле [отель «Империал»], где мне вновь выделили комнату с видом на улицу; плотно столпившаяся масса народа внизу, казалось, никогда не устанет реветь и петь: «Мы хотим увидеть нашего фюрера! Мы хотим увидеть нашего фюрера!» В этот день состоялся военный парад германских и австрийских войск, после исторической речи фюрера к собравшейся на площади Бургплац многочисленной толпе, с ее заключительной фразой: «Я объявляю германскому народу, что моя австрийская родина теперь вернулась в Великий Германский рейх». В этот же самый вечер мы вылетели из Вены назад в Мюнхен: этот предсумеречный полет стал самым захватывающим и необыкновенным зрелищем, которое мне когда-либо приходилось видеть; Гитлер увидел мое восхищение, и со слезами радости на глазах он, запинаясь, произнес эти простые слова: «Все это... все это теперь снова немецкое».
