К сожалению, я, вероятно, так и не убедил Браухича, поскольку в мае военное министерство передало на одобрение Гитлера проект приказов для сухопутных войск на Восточном фронте. Таким образом появился тот самый печально известный Приказ о комиссарах, о котором, естественно, знали все офицеры, но, кажется, его стенограмма не сохранилась [в действительности этот приказ сохранился], как и приказ «Ответственность перед военным судом на советских территориях».
Первый приказ был, несомненно, издан военным министерством после того, как Гитлер одобрил его пункты. Последний приказ был издан юридическим департаментом Верховного командования после того, как он был перефразирован с проекта военного министерства; на нем стоит моя собственная подпись от лица фюрера. Оба этих приказа были представлены на Нюрнбергском трибунале как важнейшие доказательства против меня, в особенности потому, что они были изданы за шесть недель до нашего нападения, и, таким образом, не было никакой возможности оправдать их сложившейся во время русской кампании обстановкой. И поскольку их единственный создатель – Гитлер – был мертв, я один должен был отвечать за них на этом трибунале.
В середине марта в рамках подготовки к нападению мы начали переброску войск на восток; день «Д» был назначен на 12 марта [1941 г.], хотя на самом деле никакого исполнительного приказа издано не было. Так Гитлер и действовал; окончательную дату перехода границы он всегда откладывал на самый последний момент, поскольку никто не мог знать, какие непредвиденные обстоятельства, требующие большей свободы действий, могут возникнуть в эти последние недели или даже в самые последние часы.
В это же самое время мы были заняты переправой через Дунай и переброской в Болгарию армии фельдмаршала Листа; но эти войска продвигались довольно медленно из-за зимней погоды, так как дороги были просто ужасны. Параллельно мы также занимались дипломатическими переговорами о присоединении Югославии к тройственному пакту [оси]. В это же время новая беда грозила итальянской армии в Албании. И все это время Гитлер требовал усилить наши войска, оккупировавшие Норвегию, и снабдить их еще 200 береговыми орудийными батареями всех калибров. Я еще долго мог бы продолжать этот список, если бы время не поджимало меня сейчас. Этого должно хватить, чтобы обрисовать тот объем работы, которым – даже во время паузы между нашей победой над Францией и нападением на Советский Союз – была занята наша военная организация, проводя всевозможные исследования, гарантирующие, что не осталась незамеченной ни одна деталь, которая может привести к поражению. День и ночь, даже когда казалось, что ничто уже больше произойти не может, Верховное командование было занято активной деятельностью. Гитлер постоянно держал нас в таком режиме своим неугомонным нравом и фантастическим воображением, что не только помогало ему самому всегда добираться до самой сути вопроса, но и вынуждало его предпринимать самые тщательные меры безопасности, которые только могли претвориться в жизнь.
В конце марта я сопровождал Гитлера в Вену, где в замке Бельведера с обычной пышностью и церемониалом был подписан новый Пакт четырех держав с Югославией...
[34]
Поздно вечером, когда фюрер вызвал меня к себе, он выразил свое глубокое удовлетворение и облегчение, что больше ему не придется ждать непредсказуемых сюрпризов с Балканского театра. Он прочитал мне письмо, которое он только что надиктовал для Муссолини, содержащее несколько предложений, и прежде всего требование навести хоть какой-либо порядок на морских путях сообщения с Северной Африкой. Для этой цели он предложил снять со старых эсминцев и крейсеров вооружение и переоборудовать их в быстроходные транспортные корабли, которые будут менее уязвимы для вражеских подводных лодок. Гитлер спросил, нет ли у меня возражений насчет этих его радикальных предложений дуче; я решительно помотал головой. Если кто-то и способен был высказать что-то Муссолини, то это был он, Гитлер; так или иначе, это заставит Муссолини понять, что больше так продолжаться не может, в особенности потому, что немецкие войска также зависят от морских поставок. Этой ночью на нашем специальном поезде мы вернулись в Берлин.
Два дня спустя в Белграде был свергнут режим Цветковича, вместе с регентом, принцем Павлом, поклонником фюрера и сторонником его прежней внешней политики; причиной офицерского бунта, по-видимому, стал Пакт четырех держав. Фюрер вызвал меня к себе в рейхсканцелярию, и я прибыл туда одновременно с Йодлем. Войдя в конференц-зал, фюрер показал нам телеграмму, порывисто воскликнув, что он не остановится на этом: теперь он должен сокрушить Югославию раз и навсегда; и вне зависимости от того, что скажет ему новое правительство, он был бесчестно предан, и все их заявления верности теперь будут только ложью, уловкой, чтобы выиграть время. Затем он послал за Риббентропом и главнокомандующим сухопутными силами (Браухичем), и, после того как они пришли, он передал им свои указания: был только один вариант: немедленное, концентрированное наступление одновременно с севера и с востока из Болгарии армией Листа. Нужно немедленно послать за венгерским министром Штожаем и сказать, что Венгрия должна помочь, в награду она получит назад свой любимый Банат; мы все еще увидим, как старый Хорти будет пыхтеть огнем и серой за этот приз.
Я заметил, что предельный срок начала наступления на Восточном фронте не может быть перенесен, поскольку продвижение войск уже выполняется в соответствии с запланированной нами программой максимальной нагрузки железных дорог, и мы ни в коей мере не можем свернуть эту программу; армия фельдмаршала Листа слишком слаба, чтобы противостоять Югославии, к тому же мы не можем полностью положиться на венгров. Вот по этой причине, ответил Гитлер, он и вызвал Браухича и Гальдера; должно быть найдено хоть какое-то решение. В данный момент он хочет навести порядок на Балканах – теперь все намного лучше узнают его. Сербия всегда была склонна к путчу, и поэтому он собирается ее почистить; и так он бушевал, если можно сказать, на всю катушку.
После того как все появились, главнокомандующий сухопутными войсками, министр иностранных дел и т. д., Гитлер объяснил нам ситуацию теперь уже в своей обычной манере и обрисовал свои намерения. Как всегда, это был поток приказов: атаковать Югославию так быстро, как это возможно; армия Листа должна обойти ее справа и, ударив с востока, продвигаться к Белграду с юго-восточного направления с усиленным северным флангом, в то время как германские и венгерские части должны захватить Белград с севера, форсировав Дунай, а новая армия, состоящая из арьергардных частей, предназначенных для наступления на Россию, – стремительно выступить из Австрии. Военное министерство и Верховное командование ВВС должны были немедленно представить соответствующие предложения. Он сам проведет все необходимые переговоры с венграми и сегодня же отправит в Будапешт их министра Штожая. Предложение Йодля, что новому правительству Югославии необходимо отправить ультиматум с ограниченным сроком, фюрер категорически отверг. Министру иностранных дел Гитлер даже не позволил открыть рот. Браухичу было поручено снизить темп передвижения наших войск, чтобы не так сильно препятствовать работе общественного транспорта. Больше никаких обсуждений не последовало; Гитлер, в сопровождении министра иностранных дел, покинул конференц-зал, чтобы встретиться с венгерским посланником в Берлине, который уже ждал его внизу. После короткого обмена мнениями с Гальдером и Йодлем всем нам оставалось только одно: опять за работу!
