Зоркие птицы не подпустят близко. Они уже расправили широкие мягкие крылья – поднимаются.
Гораздо больше сапсана серые цапли. Страшный клюв их как копье; шея как сильная рука, держащая это копье. Они в воздухе пронзают клювом-копьем нападающего ястреба. Нужна соколиная ловкость, чтобы избежать меткого удара гибкой – вперед, назад, в стороны разящей – шеи-руки.
Цапли летят. Гассан снимает клобучок, высоко над своей головой поднимает руку с соколом. Сапсан смотрит. Слетает. Мчится.
Выбрал одну, настиг, подсек, взгоняя. Вынырнул сзади – ударил.
Падает на землю цапля, и уже мчится к ней, не разбирая дороги, джигит. Домчал. Долой с коня, хватает драгоценную добычу. Послушный сокол возвращается на руку, получает мясо и опять в клобучке – ничего не видит. Гассан вырывает два самых красивых пера из хвоста цапли – себе на память. Надевает ей на ногу железное кольцо и отпускает на волю.
И цапля летит в другие страны, разнося по ним славу охотника, чье имя выбито на кольце: там ждут ее другие охотники с соколами.
Стряхнув грезы, Гассан огляделся.
Он видел себя в седле, но кругом расстилалась степь, и на руке у него не было черного сокола в клобучке.
* * *
Так прошла неделя. Сапсан ни разу не попался на глаза джигиту.
Напрасно Гассан уверял себя, что сокол не покинул этих мест, что где-нибудь не так далеко его гнездо, что время стоит гнездовое и у всех соколов сейчас птенцы.
Сомнения одолевали: черный сокол мог быть и холостым, залетным. Гнездящийся сапсан в тех местах – редкость.
В степи
«Следит», – подумал Гассан, вглядываясь в темную точку, чуть видную на золотистом крыле высокого облачка.
Каждое утро, выезжая из аула, замечал он эту темную точку в вышине и давно привык к ней. И в этот раз он сейчас же позабыл о ней: конь мчал его по степи, надо было смотреть, не покажется ли где сапсан.
Пустыней кажется выжженная солнцем степь. Сухой и горькой полынью едва прикрыта пыльная земля. Редкие кусты тощи и колючи.
Но недаром в три ряда реют над степью крылатые хищники. В нижнем ряду, как детские бумажные змеи на невидимой нитке, неподвижные в воздухе соколки-пустельги. Выше, распустив глубоко вырезанные хвосты, кружат внимательные коршуны. И над всеми парит орел.
Каждый высматривает себе дичь по силам. И каждому в степи обильная пожива – от саранчи до легкой степной антилопы.
Сверкая красными, черными крылышками, с треском взлетали из-под копыт Гассанова коня долгоногие кузнечики; с тревожным писком вспархивали птички; разбегались юркие ящерки; припадали к земле, прятали под щит голову и ноги медлительные черепахи. Далеко впереди серой стеной вставал пустынный горный хребет – Боз-Даг.
Гассан остановился у заросли колючего держидерева. Конь, отпущенный на свободу, принялся щипать зеленую в тени кустов траву. Джигит спрятался в заросли.
Солнце еще не взошло из-за гор. Высоко в синеве пел жаворонок. Веселый короткокрылый чеканчик плясал на земле в нескольких шагах от джигита. Пустельги кругом, точно кто их внезапно дергал за невидимую нитку, разом падали на землю, подхватывали выпрыгнувшего из травы кузнечика, снова поднимались вверх. Орел, заметив притаившегося человека, кругами передвинулся в сторону.
Гассан видел: за кустом держидерева вскочил на кочку черно-золотой, в пестринах степной петух – франколин. Красавец петух огляделся и, не заметив ничего подозрительного, ударил короткую перепелиную песнь: «Чук, ти-ти-тур!»
Голос его звучал глухо, почти зловеще. «Ти-ти-тур – быть беде», – слышалось Гассану. О чем и петь беззащитному степному петуху, когда кругом нависла над ним смерть? Всюду трепет упругих крыл, каждый кустик травы обшаривают жадные глаза.
Гассан очнулся от дум: точно дунуло вдруг с гор!.. Мгновенно рассеялись по сторонам бумажные змеи – пустельги. Будто сорвавшись с облака, упал перед джигитом жаворонок. Быстро-быстро накидал крылышками на спину себе серую пыль и – сам серый – исчез на глазах невидимкой. Чеканчик со страху юркнул под землю – в узкую мышиную норку.
Один франколин ничего не замечал, бил-барабанил свою глухую песнь: «Чук, чук – быть беде, – ти-ти-тур!»
И накликал: точно свист стрелы за кустом, быстрая тень впереди – сокол! Глупый петух растерялся, подскочил ракетой – по-фазаньи – вверх. И конечно – смело, как вихрем. Теряя перья, пал на землю с тяжелым соколом на спине.
Джигит едва сдержал крик: сапсан!
А сокол уже поднимался с добычей. Тяжело и часто махая крыльями, полетел к кургану неподалеку. Сел.
Гассан свистнул коня, вскочил в седло. Теперь – не упустить из виду, заметить, что будет делать, куда понесет добычу.
Но сокол, видно, сам собирался позавтракать франколином: ощипывал перья у него на груди.
К кургану слетались коршуны. Хрипло крича, они кружились над соколом, падали вниз, поднимались. «Клянчат, проклятые жабоеды, – злился про себя джигит. – Вам только цыплят таскать у зазевавшейся клушки да жрать вонючую падаль. Покажет вам сокол».
И правда: сапсан сделал движение, точно собираясь кинуться на надоедливых попрошаек. Коршуны бросились врассыпную, но сейчас же снова вернулись, принялись кружить и падать.
Соколятник от души презирал их. Как трусливые гиены перед львом, коршуны перед сапсаном. Их грязно-бурое оперение скрывает несильное тело. Хоть ростом они не уступят сапсану, их слабые когти не знают стальной соколиной хватки.
Сапсану ничего не стоило расправиться с ними. Но, видно, они были ему так же противны, как джигиту: сокол неожиданно выпустил добычу и взмыл над курганом.
Коршуны кинулись на мертвого петуха, рвали кровавое, в перьях мясо, давясь, поспешно заглатывали куски, крича и ссорясь. Сапсан не оборачивался. Он несся вперед – к далеким деревьям, одиноким островком поднимавшимся среди ровной степи.
Когда взмыленный конь примчал джигита к зеленому островку, сокол летел уже назад к горам – с новой добычей в когтях.
Гассан решил ждать здесь. Он знал привычки соколов. У каждого из них свой охотничий участок. Теперь сапсан полетел кормить птенцов. Но он вернется, если только этот зеленый островок в его владениях.
Джигит отпустил коня и спрятался в кустах.
Он ждал долго. Тени деревьев становились короче и короче, точно кто их тихонько сматывал под корни. Одна за другой прилетали из степи рыженькие пустельги и прятались в листве. Замолкал птичий хор. Исчезли коршуны. Орел кругами отлетел за горы.
Наступила минута: Гассану почудилось, что он один в мире. Все кругом притаилось и затихло. Жизнь замерла.
«Полдень», – подумал джигит, взглянув на небо.
И тут он опять увидел наверху – так высоко, что туда не доставало горячее дыхание земли, – в ясной синеве неба опять увидел чуть заметную темную точку и вспомнил: следит!
