Как потом выяснилось, львы действительно явились к своей добыче, но, услышав или почуяв нас, отошли в сторонку, чтобы пропустить нас мимо. Видимо, желая нас поторопить, один из них издал негромкое рычание. Звук этот донесся откуда-то спереди. Рычание было настолько тихим, что мы не были уверены, действительно ли что-то слышали или это нам почудилось. Денис замедлил шаг и, не оборачиваясь, спросил:
— Слышала?
— Да, — прошептала я.
Мы прошли еще немного, и рычание повторилось, на этот раз справа.
— Включай фонарь, — распорядился Денис.
Это оказалось нелегким делом: он был гораздо выше меня ростом, поэтому мне пришлось сперва найти способ светить через его плечо на ствол ружья и дальше в темноту. Стоило мне зажечь фонарь как все вокруг преобразилось в залитую огня сцену: сияли мокрые листья кофейных деревьев, отражала свет мокрая земля.
Сначала в круге света появился шакал с расширенными от ужаса глазами, а потом лев. Он стоял прямо перед нами и выглядел очень светлым на фоне черной африканской ночи. Выстрел застал меня врасплох: он прогремел, как гром с небес, и мне показалось, что стреляют не во льва, а в меня. Лев, впрочем, рухнул, как подкошенный.
— Шевелись! — крикнул мне Денис.
Я попыталась водить фонарем, но у меня так чудовищно тряслись руки, что мир в круге света затрясся, как пьяный. Денис нашел в себе силы засмеяться. Позже он так прокомментировал происходившее в ту минуту: «От вида второго льва фонарь задрожал».
Несмотря на тряску, мне удалось осветить второго льва, который уже пустился наутек и был наполовину скрыт стволом дерева. Почувствовав себя в свете рампы, он обернулся. Денис спустил курок. Лев вывалился из освещенного круга, но тут же вскочил и снова оказался на свету, на этот раз направляясь к нам. Последовал новый выстрел, и лев издал долгое рассерженное рычание.
За доли секунды Африка выросла до колоссальных размеров, а мы с Денисом превратились в затерянных среди ее чащоб карликов. За пределами круга света расплылась темень, кишащая львами, а сверху вдобавок лило. Но потом рев прекратился, Дальнейших движений не последовало. Оказалось, что и второй лев лежит неподвижно, отвернувшись от нас, словно выражая свое отвращение. Оба зверя были мертвы; мы стояли одни посреди притихшей кофейной плантации.
Мы измерили шагами расстояние до обоих львов. До первого оказалось тридцать ярдов, до второго — двадцать пять. Оба были крупные, молодые, сильные, упитанные. Это были два близких друга, замыслившие накануне на холмах или на равнине опасное приключение, удачно пережившие первый его этап, но не проскочившие второго.
Школьники покинули класс и побежали к нам, дружно взывая на бегу:
— Мсабу, ты здесь? Ты здесь? Мсабу, мсабу!
Я уселась на льва и крикнула в ответ:
— Я здесь.
Их крики стали смелее:
— Бедар убил львов? Обоих?
Удостоверившись, что так оно и есть, они заполнили весь пятачок, прыгая, как тушканчики. Тут же была сочинена песенка следующего содержания:
— Три выстрела — два льва! Три выстрела — два льва!
По мере исполнения песня становилась все краше, наполняясь деталями:
— Три метких выстрела — два больших сильных льва!
Появился и припев. Он гласил, как того и следовало ожидать: «Эй-би-си-ди» — недаром они прибежали прямиком с урока, и их головы были еще полны премудростей.
Вскоре на место расправы сбежалось множество народу: рабочие с кофесушилки, арендаторы из ближайшей деревни, мои слуги, прихватившие керосиновые лампы. Все они встали вокруг львов и принялись их обсуждать. Потом Кануфья и конюх, вытащив ножи, начали снимать со зверей шкуры. Одну из этих шкур я впоследствии подарила индийскому шейху.
К сборищу присоединился Пуран Сингх, явившийся в нижнем белье, делавшем его тонким, как тростинка, с яростной индийской улыбкой, раздвигавшей густую черную щетину. Он заикался от восторга, требуя себе львиный жир, считающийся среди его соплеменников сильным лекарственным средством — судя по пантомиме, которую он передо мной разыграл, от ревматизма и импотенции.
Тем временем ожившую кофейную плантацию перестал поливать дождь, в небе засияла луна.
Мы вернулись в дом. Джума принес и открыл приготовленную бутылку. Мы так вымокли и так перепачкались землей и кровью, что решили не садиться, а остались стоять, чтобы выпить перед потрескивающим камином восхитительное вино. Мы не произнесли ни слова. Охота объединила нас, и у нас пропала необходимость разговаривать.
Наши друзья отнеслись к нашему приключению как к забаве, а старый Балпетт объявил нам на целый вечер бойкот на танцах в клубе.
Денису Финч-Хаттону я обязана величайшим, самым захватывающим удовольствием, какое выпало на мою долю за все годы жизни на ферме: возможностью полетать с ним над Африкой. Там, где мало или совсем нет дорог, зато есть возможность приземляться на равнину, воздухоплаванье становится важнейшей частью жизни, так как открывает целый новый мир. Как-то раз Денис прилетел ко мне на своем аэроплане-«мотыльке», который мог приземляться на ровной площадке всего в нескольких минутах езды от дома, и после этого мы ежедневно взмывали ввысь.
При полете над африканским нагорьем открываются захватывающие виды, поразительные сочетания и чередования красок: радуга над зеленой, залитой солнцем землей, гигантские вертикальные скопления облаков, жуткие черные завихрения — это мчится вокруг вас в стремительном танце. Косые ливни насыщают воздух пронзительной свежестью. В языке не хватает слов, чтобы передать ощущение полета; для этого придется со временем изобрести совершенно новые слова. Пролететь над Рифтовой долиной и вулканами Сусва и Лонгонот — это все равно, что побывать над обратной стороной Луны. Порой выдается и счастливая возможность спуститься совсем низко и рассмотреть земных тварей тем же глазом, каким на них взирал, наверное, сам Господь, создавший их и поручивший Адаму подобрать для каждой имя.
Однако счастье в полете дарят не виды, а сама ваша деятельность: радость и восторг летчика заключаются в самом полете. Жители городов — унылые невольники единственного измерения: они ходят по одной линии, как привязанные. Переход от однолинейности даже к двум измерениям при прогулке по полю или лесу — уже восхитительное освобождение для этих рабов, сродни Французской революции. Но только в воздухе обретается полная свобода жизни в трех измерениях; после долгих веков заточения и мечтаний человеческое сердце вырывается в пространство.
Законы притяжения и времени
в зеленой роще жизни
приручены и смирны. Никто не ведает
как их легко погнуть.
Всякий раз, поднимаясь в воздух на аэроплане и глядя вниз, я, понимая, что оторвалась от земли, чувствовала, что делаю грандиозное открытие. «Раньше были одни мечты, — думала я, — а теперь я все понимаю».
